Тамань

— Устал я от этих встреч, Александр Васильевич, — тихо произнес Арчегов, медленно идя рядом с адмиралом по пыльной станичной улице.

Белые стенки домов, крытые камышом крыши мазанок ласкали глаза позабытой картиной. Мычание скотины и птичий гам с лихвою перекрывался мощным гулом празднующего народа, то тут, то там разносились задорные песни — казачья станица уже жила своей жизнью, но не забыла проводить высокопоставленных гостей.

Они уже миновали памятник лихому казачьему атаману в старинной свитке с кривой саблей и вислыми запорожскими усами, впереди простирался пролив, на синей глади которого застыл четырехтрубный корабль.

— Эсминец уже ждет, ваше высокопревосходительство. Как взойдете на палубу, поднимут императорский вымпел. На нем пойдем прямо до Севастополя, где вас встретит эскадра.

— Меня? — Арчегов искренне удивился и тихо спросил: — И при чем здесь императорский вымпел?

— Согласно Морскому регламенту, Константин Иванович. Да вы сами закон хоть смотрели?

— О чем это вы, Александр Васильевич?

— О вашем положении генерал-адъютанта и о преимуществах, из оного проистекающих. А также о том, в каких случаях, — Колчак говорил тихо, дабы их не подслушала выросшая до неимоверных размеров свита, — к вам положено относиться, как к самому монарху.

— О господи! — молчаливо взвыл Константин.

— Тогда следующий раз отдавайте распоряжение заранее, — улыбнулся в ответ адмирал с хитринкой, — я поступил согласно…

— Александр Васильевич! И вы туда же!

Арчегов скосил глазом — со всех сторон их обступили алые черкески кубанцев, с серебряным шитьем бывшего императорского конвоя. Эта самая привилегированная часть гвардии была заново воссоздана, и ее смотр он проводил сразу по прибытии в Екатеринодар.

За спиной следовали войсковой атаман генерал-лейтенант Науменко с колоритными представителями Кубанской рады, отдельский и станичный атаманы, господа старики. Все в черкесках, между которыми затесались генеральские и офицерские френчи из штаба Деникина, а также несколько черных мундиров морских офицеров, сопровождавших Колчака. Пару раз промелькнули и ставшие родными сердцу желтые лампасы прибывших вместе с Арчеговым из Иркутска казаков.

«А Гришку-то я забыл?» — узрев лампасы, вспомнил Арчегов и остановился. — Надо распорядиться, чтобы за ним немедленно послали, хрен с этим автомобилем, без него починят!

Сопровождавшая военного министра масса народа также остановилась — люди бросали недоуменные взгляды, не в силах понять причину столь внезапной остановки. Арчегов же смотрел не отрываясь на стоящий перед обрывом с краю домик, около которого росло уродливое дерево.

«Нет, у меня определенно дежавю! Где-то я видел сию мазанку в три окна да этот древесный трезубец, что на бандеровский смахивает. Вернее, герб нынешней „незалежной“ Украины, что в свою очередь с древней тамги Рюрика позаимствован. Но где я видел эту чинару? В Афгане? Нет, совсем недавно! В Нижнеудинске?! Тьфу ты — такого просто быть не может?! Нина мне в поезде фотографию Гришкиного отца показывала — там и этот домишко был. Как в фильме — „вон мужик в пиджаке. А вон оно — дерево“. Надо же, стоило о нем подумать — и фарт попер».

Недолго думая, Константин быстро пошел к дому, краем глаза поймав удивленно-растерянный взгляд адмирала. У покосившейся калитки остановился, высмотрев в догоняющих станичного атамана. И спросил резко:

— Кто хозяин?

— Младший урядник Ярошенко. Павло, Павел то есть, — быстро поправился матерый казачина с вислыми седоватыми усами, с капельками пота на лбу. Мозолистая лапа крепко сжимала атаманский пернач.

— Миколаевич. Срока службы 1890 года…

— Ну и память у тебя, господин атаман.

— Так мы вместях служили, а свий срок я помню!

— И как он?

— Угасает козаче. В Маньчжурии рокив двадцать назад быв, а жинка родами вмерла. Старшого Миколу германцы вбили, а молодшего Грицу в январе, на Маныче. Женить не успел. Так и угасает, соседи приглядывают, да моя внучатая племяшка к нему бегает!

Атаман с неприкрытым упреком посмотрел на Науменко. Генерал побелел и сделал шаг вперед.

— Мы бросили все, что было под рукою, — юнкеров, кадетов, казаков приготовительного разряда. Наше будущее… Но нужно было спасать Кубань…

— Я знаю, — только и сказал в ответ Арчегов и открыл калитку. Маленькая собачонка тявкнула разок, но узрев, какая толпа стала вваливаться во двор, поджала хвост и юркнула за плетень.

Константин открыл дверь, миновал просторные сени с кухней и печью и зашел в горницу с дощатым полом. Словно нежилым шибануло сразу.

— Здорово ночевали…

Поприветствовал хозяина и осекся, поняв, что привычного ответа не будет. Изможденный, седой как лунь казак сидел на кровати, безучастно положив руки на колени. Рядом стояла девчушка, держа в руках полную чашу.

— Снидай, тятю…

Увидев генерала, она тут же отошла в сторону, а в глазах казака, белесых, на миг сверкнула искра. Вбитая годами служба свое взяла — он тяжело поднялся и тихо ответил, почти прошептал:

— Здравия желаю, ваше превосходительство…

— Генерал-адъютант Арчегов, — представился Константин и обнял старика: — Знаю, все знаю…

Осекся, говорить не смог — глаза впились в фотографию, что стояла рядом с кроватью. Молодой казачина в черкеске положил ладонь на кинжал. И до чего ж похож!

Константин помотал головой, поморгал глазами — на него смотрел Гришка, пусть в черкеске, но Гришка олух, что сейчас чинил автомобиль на тракте — вызволять эту «антилопу-гну» быками генерал не разрешил в воспитательных целях.

— А большевики еще сказали, что генетика — лженаука, — прошептал Арчегов, оправившись от потрясения. И быстро произнес, обращаясь к Науменко и членам Кубанской рады, что вошли следом:

— Я быстро, сейчас приду, — и очень выразительно посмотрел, показывая взглядом на старика. Кубанцы его правильно поняли и обступили старика, выражая тому свои соболезнования.

Арчегов быстрым шагом вышел из дома и целеустремленно поспешил к конным конвойцам — перед ним расступались. Обратился к вахмистру, что сдерживал норовистого коня.

— Возьми казаков и скачи к автомобилю. Аллюр три креста. Там подхорунжий — отмыть от грязи, одеть в черкеску и что полагается, и сюда, наметом! Одно копыто здесь, другое там! Быстро!!!

— Так точно, ваше высокопревосходительство!

Громко крикнув ответ, вахмистр развернул коня и безжалостно ударил плетью. За ним устремились полдюжины казаков, также нахлестывая своих скакунов. Не прошло и минуты, как Константин даже конского топота не услышал — лихо унеслись казаки. Три версты туда, три обратно, плюс пять минут на переодевание — четверть часа, не больше, ибо лошадей жалеть не станут. По его лицу конвойцы в один миг осознали всю серьезность полученного от генерала приказа.