Привлекая партию в качестве семейного арбитра, жены строили свои обвинения на привычных советских клише – «чужой для нашей советской жизни»632: «Муж мой коммунист, офицер, политработник, как [он может] говорить о капиталистических пережитках? Таким людям одно название „болтуны“, они для партии ценности не представляют, эти люди примазывавшиеся к партии попутчики. Мне кажется, что партия обязана вести с такими горе-коммунистами борьбу, гнать их из своих рядов»; «…как он может быть в партии и работать на политработе, как партия может доверить таким людям советское партийное слово»633. Жены понимали, что подобные обвинения обязательно привлекут внимание к провинившемуся и заставят крутиться партийный механизм. Тем более что часто они направляли письма в самые высокие инстанции – в ЦК ВКП(б) или самому генералиссимусу634. В ход шли и письма от детей «великому вождю», написанные взрослой рукой, знавшей, как и что нужно писать. При этом автор не забывал упомянуть, что, хотя положение семьи сложное, но «в эпоху сталинского счастливого детства» у детей, несмотря ни на что, «есть отец» – «наш дорогой Иосиф Виссарионович Сталин»635. Так партия прорывалась в семейные отношения. Жены совершенно добровольно наделяли ее ролью арбитра в делах, казалось бы, абсолютно личных. Грозить «изменщику» потерей партийного билета стало на долгие годы делом обыденным.

К жалобам жен в СВАГ относились с вниманием, выясняли обстоятельства, но, если они были в пользу мужа, «обвиняемому» скорее сочувствовали. Те, кто не успел официально развестись с «прошлыми» женами, мог отделаться выговором по партийной линии, от таких лишь требовали в срочном порядке урегулировать семейные дела, с пониманием выслушивали объяснения: жить с женой не могу, взаимоотношения «дошли до таких пределов, что мы ненавидели друг друга»636. По-настоящему суровы были к тем, кто не помогал оставленной семье, не платил алименты или вставал на путь откровенного обмана. Тем более что в декабре 1947 года Президиум Верховного Совета СССР потребовал усилить «борьбу с нарушениями законов о взыскании алиментов на содержание детей»637.

Весь 1948 год военная прокуратура СВАГ занималась выявлением злостных неплательщиков. Например, выяснилось, что капитан Е., получив исполнительный лист, просто уничтожил его. Мало того, уговорил товарища по службе сообщить жене, что умер и алименты взыскать невозможно. Вся эта история тянулась более двух лет. Наконец, с помощью военного прокурора исполнительный лист был вручен капитану. И хотя «за злостное уклонение» провинившегося следовало привлечь к уголовной ответственности, учли, что «предание суду» лишит ребенка материальной помощи, поэтому наказали предприимчивого капитана лишь пятнадцатью сутками ареста с содержанием на гауптвахте638. Не всем так везло. В мае 1948 года военная прокуратура выявила другого злостного неплательщика – майора К. Результаты проверки были направлены в военный трибунал земли Бранденбург. Наказывать не стали, на первый раз припугнули и строго предупредили: «…если в дальнейшем он допустит задолженность, будет предан суду военного трибунала». Решение было объявлено всему офицерскому составу в назидание639. Не таким уж и ненужным было по тем временам вмешательство государства в семейные дела.

Что же касается партии, то ее воспитательным усилиям часто сопутствовали отменное ханжество и лицемерие. Функционеры понимали, что никто (в том числе и они) не застрахован от неурядиц в семейной жизни и дамоклов меч партийной морали может опуститься на любую голову. Но старались все же выполнить поставленную задачу. На партбюро и партсобраниях во всеуслышание обсуждали самые интимные подробности семейной жизни: измены, аборты, внебрачных детей, нехорошие болезни… Из писем-жалоб в обкомы, парткомы, начальству или лично товарищу Сталину эти подробности перекочевывали в партийные протоколы. Возмущались подобным подглядыванием за жизнью человека лишь редкие одиночки. Большинство пыталось соблюдать писаные или неписаные правила, а если попадали под удар – смирялись и терпели.

Проблему, которую решали и никак не могли решить, начиная с первых дней существования СВАГ, кратко по-военному сформулировал капитан Ч. из военной комендатуры Гарделеген: «И как это можно жить без женщин?»640 По-видимому, это понимало и начальство. В первое время оно довольно снисходительно относилось к появлению во многих комендатурах репатрианток, разными путями попавших в Германию во время войны. Поначалу к подобным союзам относились более-менее терпимо. Но в 1946 году дошли руки и до репатрианток-сожительниц. Подошли гуманно. Всем офицерам, готовым жениться на своих неправильных женах, было предложено в спешном порядке оформить свидетельство о браке641. Остальных сожительниц уже без всякого гуманизма следовало «сдать под расписку» в лагерь для репатриированных.

Тем, кто был готов официально оформить отношения, следовало подать рапорт с просьбой «пропустить через рефильтрацию» жену – неработающую домохозяйку, объяснив, что они уже долгое время проживают вместе. Управление по репатриации отсылало рапорт коменданту лагеря для репатриированных. После получения справки проверочно-фильтрационной комиссии о благонадежности репатриантку ставили в лагере на учет (для отчетности), а затем «списывали» – «как вышедшую замуж»642. Бывшие репатриантки оказались женами второго сорта. Когда в 1947 году началось обновление личного состава комендатур, мужей этих женщин постарались первыми откомандировать во внутренние округа СССР643.

Но гораздо хуже, чем жизнь с репатрианткой, была в глазах политработников опасность «сращивания» сваговцев с немками. В первые месяцы после начала оккупации сотрудники СВАГ, вступившие в отношения с немецкими женщинами, еще могли позволить себе вольные высказывания: «Это мое личное дело, это никому не мешает и напрасно в это дело вмешиваются»644. В то время сожительство с немками еще не приравнивалось к измене Родине, а проходило всего лишь по разряду «безобразий и самовольств»645. Досье на «сожителей» постоянно пополнялись новыми фактами. К примеру, старший лейтенант О. даже обещал жениться на своей немецкой подруге. Из местной типографии в Управление СВА принесли объявление о его помолвке. Вызванная на ковер немецкая невеста пришла с матерью и заявила: «Он хороший человек. Любовь всегда берет свое. Он нам говорил, что в Россию не поедет, а привезет оттуда к нам своего ребенка на воспитание. Уже заказаны обручальные золотые кольца». Старший лейтенант малодушно все отрицал646.