— Это как собачьи бега, — заметил Джек.

— Что? — не понял Фогарти, решив, что собака — это он.

— То, что происходит. Я — заяц. А они всей сворой за мной гонятся. Вопрос только в том, кто схватит первым.

— Зайца не так-то просто поймать. Собаки большей частью возвращаются ни с чем.

— Не скажи. Сейчас еще и федералов на меня натравили. И штат, и вся полиция Восточного побережья, будь они прокляты, и Бьондо с его дружками-итальяшками, и банда Чарли-Счастливчика, а теперь, вот видишь, еще и Мюррей здесь рыскает. Что в Мюррее хорошо, он никогда не сообразит, как разыскать свою жертву. Если разыщет — пиши пропало. Но если не навести его на след, он целый месяц будет стоять перед дверью и думать: позвонить в звонок или нет.

— Может, тебе самое время податься в бега?

— Куда там. Они с меня глаз не спускают. Давай-ка лучше прикинем, как дальше действовать. Э, да у тебя движок перегрелся!

Когда они свернули с шоссе Акра — Катскилл и въехали на стоянку перед придорожным рестораном «Аратога», стрелка датчика действительно приближалась к двумстам двадцати. Фогарти поднял крышку капота — пусть мотор «подышет», проветрится, и, держа в каждом кармане по пистолету, вошел в ресторан вслед за Джеком, которому в голову не могло прийти, что его друг вооружен. Фогарти ждал встречи с Мюрреем, но среди двенадцати человек, сидевших за стойкой бара, ни одного одноглазого вроде бы не было. Музыка не играла, оркестр ушел на перерыв. Фогарти спросил Дика Фигана, бармена, в свои двадцать пять лет уже облысевшего, видел ли тот Мюррея. Фиган ответил, что Гуся не видел уже несколько месяцев, и Джек направился к телефону. Фогарти вышел на улицу, залил литра четыре воды в радиатор, а когда вернулся, то обнаружил, что Джек, вместо того чтобы звонить, пьет минеральную воду и разговаривает о боксе с кларнетистом.

— Я на Логране семь тысяч проиграл, — говорил Джек. — Думал, лучше его нет, поставил семь к пяти, а он всего три раунда продержался. Акула его измочалил. «Дайте мне сесть, не знаю, где я», — говорит. А потом через канаты полез. Последний раз ставлю на боксера из Филадельфии.

Джек готов был говорить с кем угодно о чем угодно. И когда угодно. Неудивительно, что все его так любили.

— Семь тысяч… — Кларнетист вздохнул.

— Представляешь? Псих, да?

Казалось, Джек назвал эту сумму по ошибке. Он никогда не уточнял, сколько денег проиграно или выиграно. Почему же он оговорился? Должно быть, нервничает. Джек вернулся к телефону и набрал еще один номер.

— Говорит, он проиграл семь штук за один матч, — сообщил кларнетист Фогарти.

— Очень может быть. Он всегда много ставил.

— Что было, то было…

Такое впечатление, что речь идет о покойнике. «Сейчас он лежит в гробу, а бывало…» Тут Фогарти почему-то подумал о Мюррее, о том, как Гусь сейчас крадется к двери, и ему стало не по себе. Нет, Гусю бы пришлось пройти через стеклянную веранду, и Фогарти наверняка его бы заметил. С чего Фогарти взял, что Гусь решил заявиться в тот самый кабак, где именно сейчас находится Джек? Или он решил, что Мюррей их выследил? Ехал за ними следом? Или устроил засаду, ждал где-то поблизости?

— Кое-какая мелочишка у него, может, еще завалялась, — сказал Фогарти кларнетисту.

— Я в этом ни минуты не сомневаюсь.

— Да? А мне показалось, что сомневаешься.

— Нет, что вы.

— Мне показалось, ты хочешь сказать, что у него все в прошлом.

— Вы меня неправильно поняли. Я вовсе не имел этого в виду. Не думал даже. Дик, налей-ка нам по маленькой. Я просто хотел спросить… хотел вопрос задать. Идиотский вопрос, черт возьми.

— Я тебя понял, — буркнул Фогарти.

Фогарти ничего не стоило задурить голову любому. Не делом — словом. Его сила была в слове. В том, как его слушали. Как на него смотрели. Но ситуация менялась. Даже здесь, в «Аратоге», где уважали их обоих, и Джека, и Фогарти, в воздухе повисло какое-то напряжение. Перемены были, их нельзя было не заметить. В доме Джека царил теперь беспорядок: по полу разбросаны бумаги, стулья стоят как попало. Фогарти теряет авторитет; раньше он пользовался авторитетом, и немалым: близок с Джеком, в курсе всех его дел, говорит от его имени. На столе в столовой свалена грязная посуда. На журнальном столике валяется фотография Эдди — раньше такого быть не могло. Фогарти не мог понять, что все это значит. И еще. Дом Джека опустел — раньше чуть ли не каждый день вечеринки устраивались. Кого только там не было, даже священники и те заходили. Бывали соседи, иногда — полицейский или судья из города, актеры и музыканты, всегда много красивых женщин. Женщины любили Джека, кое-что перепадало и его друзьям. Джек был запевалой на любой вечеринке — особенно когда выпьет. Рассказчик хоть куда. Вроде бы ничего смешного, а все со смеху покатываются. Взять хотя бы историю про то, как Мюррей пристрелил в кинотеатре совершенно постороннего человека. Обхохочешься. А как он пел! Второй тенор. Попеть и побриться — хлебом не корми. «Молитва моей матери». Спел куплет — и пивка. Любимая песня Джека.

— Ну вот, кое-что я узнал, — сказал Джек, садясь рядом с Фогарти и откидываясь на спинку стула. — Его видели вчера вечером в клубе «Файф-о-клок».

— Вчера вечером? Значит, он успел спуститься с гор?

— Да — если был в горах.

— А что, здесь, думаешь, его не было?

— Теперь уже начинаю сомневаться, вчера вечером-то он был в «Файф-о-клоке». Не единственный же он одноглазый на весь штат! Весь вопрос в том, где он сейчас. Прошли ведь целые сутки. Сюда он может добраться за несколько часов. Фараоны еще держат его на заметке. Налей-ка мне полпорции виски, Дик.

И он вернулся к телефону. Сейчас на него смотрели все. В баре все смолкло. Пробежал шепоток. Кларнетист отошел в сторону и растворился в полумраке. Дик Фиган поставил виски Джека на стойку и тоже куда-то исчез. За тобой они тоже следят, Джо. Еще бы, ближайший соратник Джека. Пока Джек говорил по телефону, Фогарти выпивал в одиночестве. От виски напряжение спало, но не снялось. Джек вернулся, поднес рюмку ко рту, и опять все взгляды устремились на него. Он поднял голову — все отвернулись. Его и раньше разглядывали с любопытством — но никогда с таким угрюмым, отсутствующим видом. От этих взглядов веяло безысходностью. Человек, подыхающий в подворотне. Вон он, Джек-Брильянт, вымирающий вид. И подвид, Джо Фогарти, рыба-лоцман, тоже вымрет, дайте срок.

— Не сидится мне что-то, — сказал Джек, соскакивая с табурета. — Я уже два дня места себе не нахожу.

— Давай поедем еще куда-нибудь.

— Мне должны позвонить. А потом поедем.

Заиграл оркестр. «Крысиная походочка». Звуки жизни. Вспомнились танцы. Как в старое время. Вспомнились женщины, как он прижимал их к себе. Хорошее было время.

Минут сорок Джек то ходил к телефону, то возвращался к стойке, то шагал из угла в угол. Нервничает. Если уж Джек нервничает, значит, дело дрянь. Ходит. Джек остался один, совсем один — и он знает это. А ты знаешь, что это значит, Джо? Знаешь, чем одиночество Джека грозит тебе?