В начале 1955 года умер чудный, благородный добряк Мишель Бессо, его самый давний друг. Прошло больше полувека с тех пор, как Эйнштейн признался Милеве: «Мне он очень по душе, потому что у него острый ум и к тому же он очень простодушен. Анна мне тоже нравится. Особенно же мне нравится их ребенок». Теперь этому мальчику по имени Веро самому было уже под 60. Эйнштейн написал Веро и сестре Мишеля о том, как он любил его и восхищался им. Эйнштейн вспоминал: «В основу нашей дружбы легли студенческие годы в Цюрихе, где мы регулярно встречались на музыкальных вечерах… Потом нас сблизила работа в патентном бюро. Наши разговоры по пути домой были полны незабываемого очарования…» А потом он добавил несколько фраз, которые мы уже читали: «Он оставил этот странный мир чуть раньше меня. Однако это ничего не значит. Для нас, правоверных физиков, различие между прошлым, настоящим и будущим – лишь назойливая иллюзия».

К тому времени Эйнштейну исполнилось 75, и он сам был болен: в одной из крупных артерий, выходящих из сердца, возникло патологическое расширение – аневризма, и врачи объясняли ему, что это вздутие должно лопнуть в какое-то неизвестное время (в этой неопределенности сквозила мрачная ирония). Можно было попытаться сделать операцию, но из-за тогдашнего состояния сердечно-сосудистой хирургии надежд на успех практически не оставалось.

Эйнштейн решил подождать, не прекращая свою работу по созданию единой теории поля и свои публичные заявления об опасности неограниченного развития ядерных вооружений, которые могут уничтожить все человечество. Он пытался держаться стоически. «Со страхом думать о конце собственной жизни, в общем, свойственно человеческим существам, – признавался он. – …Это глупый страх, но избавиться от него нельзя». Конечно, его тревожило собственное состояние. Несомненно, он думал и о том, оценит ли будущая наука его научные труды по достоинству.

В начале апреля 1955 года его здоровье резко ухудшилось. Врачи объяснили, что аневризма рвется. Поначалу процесс шел медленно, но потом внезапно ускорился. Стали всерьез говорить об операции, однако Эйнштейн проявил непреклонность: «Продлевать жизнь искусственно – дурной тон. С меня хватит». Все же он спросил у медиков, что будет чувствовать (насколько «ужасной» будет боль), но они не могли сказать ничего определенного и просто дали ему морфий. Инъекция помогла, но ненадолго.

К 15 апреля (это была пятница) боли стали непереносимыми, и его пришлось отправить в Принстонскую больницу. Когда Марго, падчерица Эйнштейна, пришла навестить больного, она почти не узнала его: бледное лицо великого ученого искажала гримаса страдания. Но «его личность ничуть не изменилась», вспоминала она. «Он шутил со мной… и ожидал своего конца как неизбежного природного явления». Из Беркли прилетел старший сын Ганс Альберт, уже профессор инженерного дела. Указав на свои уравнения (еще одну попытку создать единую теорию поля, призванную свести вместе все известные силы ясным и предсказуемым образом), умирающий иронически заметил: «Будь у меня побольше математики…»

Вскоре он почувствовал себя чуть лучше и даже попросил очки, карандаш и свои бумаги – чтобы еще немного поработать над выкладками. Но потом, ранним утром 18 апреля, в понедельник, аневризма лопнула.

Эйнштейн был один и очень быстро истек кровью. Он успел позвать медсестру, и когда она вбежала в палату, что-то прошептал ей. Но она не знала немецкого и не поняла, что этот старик произнес перед смертью.

Примерно в 1904 году, когда Веро, сын Мишеля Бессо, был еще очень юн, друг его отца сделал мальчику замечательного воздушного змея. И потом они втроем, прихватив эту штуковину, пешком отправились по загородным полям в сторону небольшой горы, располагавшейся к югу от Берна. У подножия горы кто-то из взрослых запустил игрушку, а когда та поднялась в воздух, вложил бечевку в руку Веро.

В дальнейшие годы Веро часто вспоминал этого друга родителей – человека, который «всегда был в хорошем настроении, всегда был весел и других веселил, а еще знал кучу интересного». И еще Веро помнил, как этот человек – мистер Эйнштейн – в тот день не только соорудил змея, но и сумел, глядя на парящую в воздухе игрушку, объяснить ему, мальчишке, почему та летает.

Эйнштейн отличался безграничной добротой и ненасытным любопытством. Как и у всех, у него имелись свои недостатки, и в течение жизни они становились лишь заметнее на фоне его колоссальных достижений, которые словно бы увеличивали их. Но его намерения всегда были чисты. И если конец его научной карьеры можно назвать трагическим, так вышло лишь из-за того, что он сам загнал себя в тупик, упорно желая следовать неверно понятым урокам собственного прошлого.

Эйнштейн мечтал, что история подтвердит его правоту насчет квантовой механики. Но получилось наоборот. В 1950-е и 1960-е годы исследователи разработали способы проверки его идеи о том, что квантовая механика – лишь промежуточный этап на пути к более определенной теории, которая непременно должна появиться в будущем и которая избавит науку от ненавистной Эйнштейну случайности, даст более логичное и упорядоченное объяснение того, как функционирует Вселенная. Когда эти опыты провели в 1980-е, подтвердилась правота Гейзенберга, Бора и их сторонников: принцип неопределенности оказался совершенно незыблемым. Мир не следует детерминистическому пути, хоть Эйнштейн и предпочитал верить в противоположное. Можно быть уверенным (по крайней мере, на атомном и субатомном уровне) лишь в определенной степени случайности.

Со временем усилия Эйнштейна по ниспровержению квантовой теории обернулись против него. Даже его написанная в соавторстве статья 1935 года, показывавшая, что квантовая механика позволяет отдаленным друг от друга частицам столь чудесным образом «сцепляться», лишь подтверждала точку зрения, которая теперь стала общепринятой. Такие «сцепленные» частицы действительно удалось породить. Более того, в XXI веке их уже применяют в первом поколении квантовых компьютеров.

Однако в целом ряде других важнейших областей подход и открытия Эйнштейна принимаются и применяются столь широко, что зачастую люди даже не вспоминают о его авторстве: они, великие результаты, полученные великим Эйнштейном, просто «есть». В основе нашего понимания физики фотонов, лазеров, физики низких температур и, конечно же, относительности – его работы, некогда написанные в Берне, Цюрихе и Берлине. По воздействию на нашу жизнь, по тому, как они углубили наше понимание Вселенной, они могут соперничать разве что с величайшими прозрениями Ньютона.

И хотя попытка Эйнштейна создать единую теорию поля окончилась неудачей, многих виднейших ученых последующих поколений сам факт, что величайший ум человечества провел столько лет в этих поисках, вдохновлял чрезвычайно. Так, именно пример бесплодных эйнштейновских поисков позволил физику Стивену Вайнбергу вместе с другими учеными объединить электромагнетизм со слабым взаимодействием внутри атома: за эту работу они удостоились Нобелевской премии.

Общая теория относительности (которую мы обозначаем в этой книге равенством G = T) связывает труды Эйнштейна с двумя наиболее ошеломляющими открытиями современности. Его гипотезы о гравитационных линзах все-таки показывают: глядя на отдаленные скопления галактик, мы должны иметь возможность увидеть хотя бы что-то из находящегося за ними, поскольку эти скопления настолько сильно искривляют окружающее пространство, что свет, идущий из-за них, огибает их и затем снова фокусируется, позволяя нам увидеть его, находясь на Земле. Подобного же рода огибание Эддингтон зафиксировал на своих фотографиях 1919 года, когда изучал, как лучи света изгибаются, проходя возле Солнца.