а я так не умею! Ты удивительная девушка, мне до твоих творений далеко!

Последние слова произнёс, заглянув ей в глаза. Она в который интриговала взглядом, но отвела его в сторону, постеснялась, хотя стеснение – это не про неё.

Неповторимый момент – это то, что происходит в эту секунду, и Арлстау счастлив, что Анна есть в ней. Всё, что потом – это послевкусие. Настоящий вкус он сейчас, потом его не бывает.

Не научился ещё останавливать время, пролетело оно. С полудня до полуночи был с ней, хотя думал: «часа два». Он засмотрелся, она заслушалась, но оба не насытились! Удовольствие желательно растягивать, оно не грезит нетерпеливыми, потому они оставили на завтра всё недосказанное и неуслышанное!

Ноги привели к её дому. Он отличался от других домов, в первую очередь, красотой, но не объёмностью. Не заметил художник, что дом был пустым, что никто в нём не живёт, потому на него не смотрел, погрузился в неё.

Она обняла на прощание, и это было, даже приятнее её ладоней. Почувствовал не только её силу и энергию, но и нежность…

Телефон смысла спрашивать не было – в этом городе их нет. Художник мялся и не знал, что сказать. Скромность – не его конёк, но сейчас решила вмешаться.

–Завтра в шесть вечера буду ждать на нашем месте, – смело промолвила она.

«В каком месте?», – задумался он. – «Наверное, в том, где стала откровенной.»

Надо быть глупцом, чтобы ответить: «Нет», и он сказал ей: «Да!».

Хотел уже уйти, но она остановила. Нет, не для того, чтобы пригласить к себе «на чай».

На обочине дороги стоял чёрный электрокар, и двери его открылись для художника, и крыша поднялась, чтобы приятнее дорога.

–Не хочу, чтобы всю ночь бродил по улицам, – промолвила с улыбкой Анна, и художник, бросив на прощанье тёплый взгляд, уселся поудобнее.

Автопилот знал, куда ехать и поспешил к его дому спешно, насколько позволяли повороты, а не пешеходы, которых теперь художник видел парами, и, главное, что видел, ведь на обеих набережных никого не встретил.

На её стороне люди совершенно другие – в них мудрая солидность, у них широкие штаны и платья до пят, головные уборы до стройных бровей. У мужчин небритость, у женщин моден бледный тон лица.

Здесь все богаты, несмотря на то, что расселились в прошлом…

Художник улыбался от счастья после такого чудного вечера, в груди пульсировали чувства. Вспоминал её голос, губы, смех, прикосновения. Вопрос «Кто она?» его не волновал, волновало лишь счастье, рождённое сегодня, ведь это похоже любовь.

«Да! Она именно так и выглядит!», продолжал мечтать он. «С детства ведь помню черты её лица. В детстве ты знаешь больше о любви, чем во все последующие годы…»

Затем вспомнил слова мальчика с золотыми волосами и заглянул в отражение зеркала. «Да, это любовь!», – подтвердил вслух художник и поверил себе. Ту самую, единственную определить легко при первой встрече. Она всегда выглядит так, как мы мечтали и смотрит на нас так, как нам приятнее всего. Это любовь, пусть и в шестой главе…

Хотел кричать на весь город от счастья, но пожалел местных, не позволил себе, чтобы косо посмотрели. На «своей» стороне дал волю чувствам и закричал, как обычный человек, а не голодный волк…

«Невидимый враг, где же ты? объявись! Покажись, чтоб мне не было скучно!», – позволил себе такие мысли художник, но тут же испугался их и добавил: «Хотя нет, лучше не надо!».

Жить в мире куда приятнее, но нет ни одной интересной истории, где не присутствует война! «Что важнее для меня, покой или буря событий? Что я сам хочу подарить всему миру? Жить в покое или, чтобы жить было интересно?» …

Наивно полагал, что Иллиан спит и видит первые сны наступающего дня, но встретил того у дверей отеля с бутылкой горечи и двумя барышнями-блудницами с вызывающими нарядами и макияжем.

Чем больше страха быть незамеченным, тем больше вызывающего в тебе. Они были с ног до головы.

Одна из них, будто бы хищница, почти, как Клеопатра, впивалась глазами в затуманенный взор художника, считая, что таким взглядом его возможно удивить и очаровать, но чары не сработали. Не потому что плохо старалась, а потому что это смешно.

Из-за двух, пустых блудниц художник не заметил, как смотрел на него Иллиан. Взгляд его был озлоблен, бросался, то на художника, то на уезжающий автомобиль, в мыслях было страшное: «Не убить ли его?!». Как хорошо, что Арлстау не умел читать мысли – лишь притворялся иногда, что умеет.

–Мне нужен слуга на час! – то ли пошутил, то ли сказал серьёзно Иллиан.

–Ты что, смеёшься над всем миром? – прорычал художник, чьё настроение мгновенно испортилось.

Хотел ударить. Останавливало лишь то, что это неправильно. Бьёт лишь тот, кто ищет удара.

–Нет, я мир уму учу. – озвучил Иллиан пьяные мысли.

–Уму учу? А звучит, как будто промычал!

«Чем он вообще думает?» – размышлял художник, «Что он мелет?!» – держал в мыслях Иллиан, но оба не стремились совершить выпад в сторону противника.

–Не желаешь отведать одну из этих дам? – с притворной улыбкой спросил он.

–Нет, – ответил художник и ушёл, оставив его одного…

В номер вошёл крайне раздражённым, но, увидев кровать, успокоился, упал на неё обессиленный и заснул, не снимая не обуви, ни шмоток.

Спал до полудня, пока не постучали в дверь. Ничего ему сегодня не приснилось.

Иллиану достались обе блудницы и более старательная ночь, но именно он стоял за дверью в полдень, с желанием больше узнать о художнике…

–Я удивляюсь тебе, – начал он, как только Арлстау открыл тому дверь.

–Чему именно?

–Тому, что так легко отказываешься от похоти, будто это какая-то гадость.

–Я думал, ты пришёл извиниться.

–Извини, – ответил тот, показав, что не умеет извиняться.

–Я не хочу поверхность, ведь я рисую души. Не забывай об этом, друг… Почувствуй разницу между доступностью и допустимостью. От удовольствия не должно быть совестно! Не важно, чем ты занимаешься в жизни, есть всего две дороги – в одной у тебя есть семья, дети и продолжение Рода, в другой ты один, хоть и много женщин. Вот и вся похоть…

–А что для тебя твой Род? – спросил с таким интересом, словно есть до этого дело.

–Я молюсь за весь свой Род, за все поколения. Прошу помощи у всех предков, даже у тех, кого не застал, и они мне помогают, – солгал Арлстау, примерив на себя Данучи, ведь именно тот так