вызвать к жизни ряд новых специализированных учреждений. Они и заложили фундамент для существовавшего очень долго интендантского ведомства.

В основу деятельности комиссариата, провиантской и мундирных канцелярий кладутся скрупулезно разработанные законодательно- нормативные положения. Строгой регламентации подвергались с созданием «регулярства» и все стороны армейского быта, что проходило в русле абсолютизации государственной власти вообще, когда отдельные, частные, индивидуальные элементы начинают подчиняться жестким законам целого, законам государства, служением которому и оправдывается существование армии вообще.

При создании интендантства регулярной армии, налаживании его четкой работы действовать часто приходилось «ощупью», методом проб и ошибок. Несложно было позаимствовать в Европе какой-то метод — сложнее было реализовать его на русской почве, собственными средствами, совместить его с прежними, отечественными, традиционными нормами. Прекрасно, к примеру, уживается и развивается в дальнейшем способ хранения провианта в магазинах, но активное участие армии в сборе продуктов питания с населения не проходит проверку жизнью. Большое зло стране наносит квартирование в обывательских дворах, и во второй четверти века намечается тенденция к обособленному, казарменному проживанию полков, хотя завершился этот процесс лишь в царствование Александра III.

Хозяйственно-административным органам приходилось варьировать способы, с помощью которых осуществлялось снабжение армии продуктами, пошивочными материалами, готовой одеждой. Используются все возможные источники: покупка у отечественных производителей, у иностранных предпринимателей, у подрядчиков-перекупщиков. Производство необходимых для армии вещей осуществляется на государственных предприятиях, силами мелких и крупных производителей, а также собственными, полковыми средствами. Такая комбинированная, смешанная форма позволяет со временем обеспечивать вполне сносное снабжение русского войска предметами первой необходимости и провизией. Армия становится для населения страны самым главным потребителем его продукции, делает производителю заказ, исполнение которого приводит к оживлению внутреннего рынка, усилению отечественной промышленности, укреплению связей с европейским производством, знакомству с уровнем изготовления изделий, с западной научно-технической мыслью.

Труднее всего, пожалуй, оценить с позиции современного потребителя степень удобства казарменных условий проживания солдат той далекой поры, удобства их одежды, то, насколько полно удовлетворялся запрос солдата в питании. Нам трудно представить дневную норму в почти что 1 кг мяса, гарантированную рядовому в загранпоходе, но ведь в условиях многокилометровых маршей, постоянных воинских учений такая норма никому завышенной не казалась. Она исходила из биологической потребности человека, занятого тяжелым физическим трудом. Однажды Петр Великий, желая проверить, насколько полноценна солдатская «порцайка», некоторое время питался из артельного котла, после чего заключил, что солдат получает вполне достаточное количество провианта. А ведь петровская норма просуществовала практически все столетие. Другое дело, имеются сведения о недостатках в снабжении продуктами, когда провиант не подвозился вовремя, когда его трудно было купить на марше, когда был неурожай, когда не успевали вовремя заполнить магазин и пр. Но в этом случае воин имел дело с трудностями, конечно, временного характера. Твердо установленные, введенные при «регулярстве» нормы хлебного и денежного довольствия давали солдату право требовать причитающееся пусть с запозданием, но все же на законных основаниях. Это — черта нового, регулярного периода русской армии: государство, требуя от воина верной, самоотверженной службы, гарантировало между тем удовлетворение его насущных потребностей.

Д. С

СОСЛУЖИВЕЦ[16]

После продолжительной разлуки с родными мне удалось наконец выхлопотать себе отпуск и отправиться домой. Трудно описать то удовольствие, с которым я подъезжал к родным местам: окончание последнего экзамена, производство в офицеры — все эти впечатления были гораздо слабее…

…Радость встречи я описывать не стану: кому не известны эти минуты, редкие, но обновляющие всю натуру человека? Осмотревшись, первым делом было обежать дом, спросить, где такой-то диван, где такая-то картина, я за тем только и приехал, чтобы на них посмотреть. Потом бросился в сад: кустик сделался кустом, целые аллеи вырублены, взамен их явились новые, сад не походил сам на себя, мне стало жаль его. Только одна старая груша уцелела от всеобщей порубки и стояла сиротой, кивая с упреком столетней верхушкой. Возвратившись в дом, я был встречен на пороге совершенно незнакомой мне фигурой красивого солдата в мундире нашего полка.

— Здравия желаем вашему благородию, имею честь поздравить вас с приездом, — проговорил служивый, вытянувшись по всем правилам рекрутской школы.

— Здравствуй, любезный. Каким образом ты здесь?

— Как же, ваше благородие, я теперь состою у вас на службе прикащиком, вы меня разве не узнаете? Я вас вот каких еще помню. Когда меня сдавали в солдаты, моя сестра кормилицей вашей была…

Действительно, я вспомнил, что мне писали о новом приказчике, которым не могли нахвалиться.

Я очень ласково обошелся с однополчанином. Нужно было видеть, с какой любовью он смотрел на мундир своего полка, хвалил перемены.

— Дай Бог здоровья начальству за сюртуки, лучше такой штуки и выдумать нельзя, жалко, что при нас этого не было. А что, ваше благородие, мне можно будет пришить полы к своему мундиру?

— Разумеется, можно, — отвечал я, хотя сомневался в том, что можно было что-нибудь пришить к опрятному, но истертому до ниток его мундиру.

— Позвольте спросить, ваше благородие, как поживают в нашем полку? — При этом он начал перечислять имена и фамилии начальников, из которых половина оставила службу, другие занимали важные места и были для меня почти вовсе незнакомы.

— Жаль, что их нет. Хорошие были господа.

— Чего же их жалеть? Ведь им теперь лучше, они уже в больших чинах.

— Точно так, ваше благородие, а все жалко хорошего начальника. Я вам доложу, что я всяких начальников видел, с рекрутства поступил в армию, потом приехал адъютант, выбрал в гвардию, и там прослужил немало, у всякого начальника доводилось быть, а такого, что для нашего брата солдата был хорош, — жалко, расставаться с ним нежелательно, так бы и служил с ним всю службу…

Наружность Ефима Маковнюка — так звали нашего приказчика — понравилась мне с первого взгляда: продолговатое, смуглое лицо с прямым носом, небольшими карими глазами смотрело умно и с достоинством. Небольшие усы, щегольски подстриженные (Маковнюк служил в стрелковом взводе), не скрывали рот с добрыми и красиво очерченными губами, голова была плешива, но искусно зачесана с висков. В манере держать себя, во всем видны были порядочность и даже щегольство. Нравился мне и разговор Маковнюка. Он говорил не совершенно солдатским языком, к которому мы так привыкли, а как-то особенно: