лазаретах Смоленска в то время, как полки двинулись дальше, не забыв забрать их воинское платье, — мундиры нужны здоровым, а не больным. Неудивительно поэтому, что в столь «безодежное» время одежда умерших солдат продолжала служить живым, а мундиры, пришедшие в совершенную негодность, никогда не уничтожались, а продавались на публичном торге всем желающим, и деньги, вырученные от продажи, поступали в полковую казну — на них обычно приобретались белье, чулки или галстуки в запас.

В конце Северной войны, незадолго до Персидского похода, Военной коллегией предпринимаются попытки определить степень обеспечения одеждой всей армии, что обусловливалось настоятельной необходимостью выработать действенные меры к удовлетворению полков мундиром. Полковому начальству предписали провести подробный осмотр имевшихся в наличии мундирных вещей, сделать перечневые ведомости и отослать их в Коллегию. Вот таблица, составленная на основании данных, поступивших от Лефортовского полка, 1-го и 2-го гренадерских и 19 гарнизонных пехотных полков (1719 год):

Как видим, вышеперечисленные полки были снабжены обмундированием лишь на 34 % от установленного количества, но и в это число входили вещи изношенные, требующие замены — их было 20 % от имевшихся. И, как это было и прежде, особенно трудным представлялось положение с обувью, чулками, бельем, быстро выходившим из строя, а лучше, чем со всем прочим, обстояло с кафтанами. Камзолов требовалось почти в два раза меньше ввиду того, что подавляющему большинству гарнизонных полков этот предмет обмундирования вообще не полагался. Данные эти можно было бы с успехом распространить и на большую часть петровской армии. Выходит, победы Северной войны вершились «нагими и босыми»? Как жаль, что нельзя проверить, как сказалась бы на шведах плохая обеспеченность в одежде.

Однако шли годы, крепла, совершенствовалась русская легкая промышленность, все меньше нареканий в адрес мастеров-портных шло от солдат. Шитье мундиров проходило при полках, под бдительным присмотром командиров. В 1737 году, когда Россия воевала с турками, Бутырский полк составил рапорт почти такой, что составлялся для Военной коллегии незадолго до Персидского похода. Оказалось, что, несмотря на военные перипетии, нехватка составляет лишь 13 % от нужного числа вещей, и причиной недостатков являются не недопоставки, а совсем другие причины. Оказалось, что часть мундиров «снесена» беглыми, часть взята неприятельскими людьми (наверное, на поле боя). Уменьшило количество мундирных запасов сожжение одежды убитых и умерших воинов (раныпе-то пожалели бы), а некоторые мундиры были закопаны в землю, так как пришли в совершенную негодность. На самом деле меры эти хоть и диктовались обстановкой военного времени, но за всем этим видится уже достаток. Надо полагать, что в 1730—1740-е годы войско русское исправно обеспечивалось одеждой.

Что до экономии в полковом хозяйстве, то черта эта сохранялась на протяжении всего столетия. Павловский устав приказывал из старых, вышедших из употребления камзолов шить фуфайки, фуражки, рукавицы, а мундир умерших воинов продолжал служить — его носили новобранцы, еще не получившие своей формы.

* * *

Как ни желательна, ни симпатична историку четкая граница, что пролегла между XVII веком — временем старой, во многом рутинной, сонной допетровской России и новой, шумной эпохой петровских новаций, открывших русским иной путь развития, познакомившей полуазиатов-россиян с плодами европейской мысли, отметим при всем при этом следующее: система довольствия русской армии в XVIII веке продолжала носить в себе признаки старых, допетровских способов наделения военнослужащих предметами первой необходимости. Одной из главных причин была следующая: «потребитель» по сути дела продолжал оставаться тем же и, несмотря на перемену мундира, определял запрос на удовлетворение своих насущных потребностей устоявшимися привычками чисто физиологического порядка, традиционными правилами, берущими истоки в этнических особенностях русской нации. Укоренившиеся способы наделения человека жизненно необходимыми вещами, которые жестко детерминировались природной и социальной средой, в которой он обитал и обитает, переменить не так-то просто. Не покушался на традиционность в этом вопросе и Петр I.

Военнослужащий петровской армии долго не мог изжить особенностей быта стрелецкого войска. В свободное от походов и учений время он мог работать на себя, нанимаясь к кому-нибудь, обзаводиться личными и коллективными предметами хозяйства: котлами, жерновами, посудой. Примерно половина воинов женаты, и отсюда «сложность» их быта, потому что в него привнесена нехарактерная для чисто мужской обстановки домовитость, объясняемая присутствием в армейской среде женского элемента. Год как бы разделяется на «мужской» сезон — в лагерях, походах — и «женский» — более комфортабельный, на зимних квартирах.

Дома, в которых живет солдат XVIII века, представляют собой простые обывательские строения, и сооружаются они самими солдатами, если воины просто не вселяются на квартиры к обывателям. Постройки эти (и только эти!) дают возможность селиться в них членам семей солдат. Но приходят на смену избам каменные казармы, которые невозможно построить без помощи профессионалов-строителей, в которых не остается места женам, и солдат перестает сооружать себе жилье, и быт его во многом теряет «дорегулярные» черты, однако происходит это лишь в XIX столетии.

Одежда воина регулярной армии совершенно не похожа на стрелецкие кафтаны — нет ничего проще, как единым волеизъявлением реформатора переменить покрой костюма. Однако местные климатические особенности — сравнительно короткое лето, суровая зима — вынуждают оставить в гардеробе «регулярного» солдата шубы, шапки, рукавицы, валенки. Короткие тулупы, фуфайки, душегрейки надеваются прямо под камзол и как бы символизируют симбиоз старого и нового: с одной стороны, необходимость уберечь человека, удовлетворить его физическую потребность, а с другой — удовлетворить желание самодержавных поклонников европейских канонов. Армия, состоящая из живых людей, приноравливала немецкий костюм к русским морозам, но постепенно вживалась, привыкала к чужому в прошлом мундиру, что, в сущности, было не так и сложно, потому что все детали его «конструкции» были прежде опробованы на людях армий других стран. Оставалось лишь немного «подогнать» новую одежду к российским непогодам. Кажется, что обращение Петра к европейской одежде вообще не слишком болезненно было встречено основной массой населения страны. Это не та реформа, сопротивляться которой имело много смысла. Дворянство приняло ее с охотой, легко, а крестьянство и большую часть мещанства «переодевание» и вовсе не коснулось, и они наблюдали за ним со стороны. Воинские реформы Петра вообще не в силах были задеть традиционно-этническую сторону солдатского быта, его основу, замешанную на сложнейших взаимодействиях биологических, географических, экономических, культурных компонентов, определенных долгим путем развития русской нации.

Но куда больше совершенно нового найдем мы в административно-экономическом аспекте проблемы довольствия армии в период «регулярства». Создание огромной армии «нового образца», призванной находиться в состоянии постоянной боевой готовности, армии мобильной, довольствовать которую нужно было не на местах расселения полков, но с учетом их частого передвижения, потребовало