К изумлению Мальцева, гнев — пусть и на короткое время — вытеснил испуг, и он едва не вывалил, как затрахали его разговоры про сказочную ёлку.

— Не ходите туда, — сказал учитель тихо, но твёрдо. Подумал об Артёмчике с его брякающей кружкой. О дедушке Фадее, рассказывающем о Хийси.

Весёлость на лице Веры сменилась неприязнью.

— С чего бы это? — Мальцев, который никогда прежде не видел на её лице такого выражения, ощутил боль — не физическую, а в душé. Вера смотрела на него, как на спятившего.

«Я не знаю. Просто чувствую беду»

— Не надо, — повторил он. — Будет холодно. Хоть Ладу оставь с бабушкой. Лада, — Он присел перед девочкой. — Пообещай не ходить.

— Дядь Андрей? — В глазах девочки читалось замешательство. Крохотный огонёк надежды расцвёл в груди Мальцева.

— Лада, наша очередь. — Вера потянула дочь за руку, резче, чем требовалось. Мальцев выпрямился.

— Вера, послушай…

— Ничего слушать не хочу, — закрылась ладонью Вера. — Вы прям как Гринч. Сами не празднуете и другим настроение портите.

«Гринч, — подумал Мальцев горько. — Эбенизер Скрудж. А то!»

Расплатившись, Вера ушла, не попрощавшись, и увела с собой Ладу. Поспевая за матерью, девочка то и дело оборачивалась на отставшего Мальцева. Он вдруг почувствовал себя неимоверно древним, старше дедушки Фадея. Сомнение на лице малышки перерастало в испуг. Вот чего он добился.

Мальцев рассчитался за покупки и направился к выходу, мысленно возвращаясь к словам диктора.

«Он сказал: смерть»

«Снег, — упрямился Мальцев. — Ну не могла быть «смерть»! Снег, снег, снег»

Он вышел из магазина. Снег лежал повсюду, куда ни кинь взгляд.

***

Тук, тук, тук-тук-тук-тук.

Дробный звук пронёсся по чердаку. Проскакал по лестнице. Задребезжал на кухне. Топотня детских ботиночек. Мальцев думал застать шалунью, но стена позади исчезла, плечи обдало сквозняком и по ковру поползли языки позёмки. Стена напротив превратилась в забор, а телевизор — в почтовый ящик, с которого свесилась ледяная борода. Дверца ящика с бряканьем распахнулась, и пред Мальцевым разверзся чёрный и глубокий, как тоннель метро, зёв. Изнутри ящик был вымазан комковатой коричневой гнилью, напоминающей стухшее повидло. Взгляд Мальцева проницал тьму, и он увидел лежащую в глубине посылку: грязный ком слипшихся еловых иголок, перевязанный гирляндой. Гирлянда тихо, по-змеиному, шипела разбитыми лампочками. А звук шагов близился, разрастался; больше не детские ботиночки — копры, от грохота которых трещал и осыпался потолок.

Мальцев очнулся — с дикой ломотой в висках, со вздувшимися на лбу венами, с барабанными перепонками, готовыми лопнуть. Остатки сна, где в бестелесном мраке распахнулись чьи-то пристальные, полные замёрзшей крови глаза, не спешили покидать. Когда видение наконец развеялось, учитель обнаружил себя на диване перед телевизором. По экрану серой шуршащей метелью сыпали помехи. Часы у входа показывали без двадцати десять вечера, настенный календарь — 31 декабря. До Нового года всего ничего.

Мальцев не помнил, что включал телек. Он нашарил пульт, вдавил кнопку, и экран погас, погружая комнату во тьму. Учитель прислушался. Дом откликнулся тиканьем часов, потрескиванием антресолей, гулом отопления. Но снаружи царила гнетущая тишина: ни тебе возгласов гуляющих, ни преждевременных хлопков петард. Затем вдали протяжно завыла собака, и этот звериный плач лишь сильнее очертил одинокое безмолвие.

Мальцев взял старенькую кнопочную «Нокию». Сбросил, не читая, единственную поздравительную эсэмэску — от банка — и набрал номер Веры Ликсутиной. Услышал долгие гудки.

«Она там. С остальными»

Мальцев прошаркал к окну. Отдёрнул занавеску, прижался щекой к стеклу и вздрогнул от холодного прикосновения к горячей коже. Не жар ли у него? Лучше смерить температуру, выпить чаю с чабрецом и — под одеяло до обеда, если фейерверки дадут заснуть.

Псина завыла снова и уже не утихала. К ней присоединилась вторая. Вой ввинчивался в уши штопором.

Надо спешить.

Мальцев выскочил за порог, одеваясь на бегу. Мороз налетел на него, как многорукий боксёр с пудовыми кулачищами: хук справа, слева, апперкот; по почкам, меж лопаток, в челюсть! Спасаясь, Мальцев бросился к гаражу, и пока он боролся с воротами, мороз продолжал охаживать. Наконец тяжёлые створки поддались. Мальцев юркнул внутрь, но ледяной боец поджидал и здесь, скаля белоснежные зубы. Мальцев уселся за руль, захлопнул дверь — всё напрасно, мороз караулил на соседнем кресле, ни спрятаться, ни выпросить пощады. Мальцев взмолился своей «ласточке», поворачивая ключ зажигания: только запустись.

Двигатель покряхтел и завёлся. Кажется, сам мороз отпрянул, озадаченный. Мальцев вывернул обогрев на полную, пусть в этом пока и не было толку, и побежал открывать выезд. Мороз погнался по пятам, но воодушевившийся учитель перестал обращать внимание. Он поднял примерзшие засовы и выглянул за ограду. Улица пустовала.

Переполняемый адреналином, точно юнец перед первым свиданием, Мальцев вскачь вернулся в гараж. «Живей, живей!» — торопил он прогревающийся двигатель. Барабанил в нетерпении пальцами по рулю. Наконец, снял с ручника и дал газу. Дёргаясь, «Нива» выкатила во двор. Мальцев вырулил на улицу и погнал, как заправский лихач, к центру. Ворота не запер — некогда, да и не заботили его незваные гости. Если Мальцев прав, все они — званые или нет — собрались на площади. На ёлке.

Он знал, что прав.

Когда улица раздалась и вой собак остался позади, стал слышен иной звук. Монотонный гул, словно хор низкими голосами тянул неразборчивый гимн. Стенание разносилось по окрестностям, крепло, и вскоре Мальцев узнал песню. «Ёлочка, ёлка, лесной аромат». Пространство искажало музыку до неузнаваемости, превращая в похоронный марш.

Он миновал поворот, где когда-то собирал милостыню Артёмчик. Проскочил школу, здание администрации и ряд угрюмых пятиэтажек, напоминающих гигантские костяшки домино, вколоченные в мёрзлую пустыню. Они слепо провожали «ласточку» впалыми погасшими глазами. Фонари, напротив, заливали дорогу скудным белым светом, превращая в тоннель, который выдолбили во мраке. Фонари — да далёкие звёзды в бездне над миром. Их сегодня высыпало видимо-невидимо.

Но вот ночь дрогнула, отступила, и Мальцев выкатил на площадь. Зрелище, открывшееся ему, было столь огорошивающим, что он едва успел затормозить. «Ласточка» замерла перед «Тойотой Фортунер» Воронова на расстоянии вытянутой руки. Глава Раутаои бросил внедорожник поперёк въезда, перекрыв путь. Впрочем, Мальцев всё равно не проехал бы дальше. Площадь была запружена людьми. В посёлке проживали две с лишним тысячи человек. Мальцев не мог поручиться, что все они собрались здесь… но явное их большинство.

Он заглушил мотор и вылез из машины, хлопнув дверью. Никто и ухом не повёл. Внимание горожан было всецело приковано к ёлке. Та высилась над толпой грузным косматым чудищем в переливающемся облаке света. Отблески гирлянд марали лица пришедших вязкими, шевелящимися кляксами,