ель, которую водрузили на площади у парка. Учитель прикрыл глаза, вспоминая.

— Привет, — ухает попрошайка, подпрыгивая, как воробушек. Идущий мимо Мальцев борется со скупостью. Это вечная битва с непредсказуемым исходом. До получки ещё четыре дня, в кармане — вошь на аркане, потому сегодня побеждает скупость.

— Извини, Артёмчик, в другой раз, — оправдывается он, сильнее вжимая голову в плечи и ускоряясь. Тогда чудик бросает ему вслед предостережение.

— Не ходи на ёлку. — Мелочь в банке брякает, точно льдинки… но Мальцев по неизвестной причине представляет пригоршню выбитых зубов. — На ёлку не ходи.

— И в мыслях не держал, — бурчит Мальцев и тотчас забывает о предупреждении. Кого заботят слова юродивого? Суеверных старушек, а Мальцев в сказки не верит. Давно.

Учительница тем временем погрузилась в меланхолию.

— Артёмчик любил праздники. Как Новый год, он вокруг ёлки пляшет, смеётся… Забрал Боженька под праздники и прямо в рай.

— Говорят, морозы усилятся, — невпопад заметил Мальцев и поправился: — Вы прям приуныли. Вспомните вашу бабушку: сами создавайте себе новогоднее настроение.

— Вот и вы дома не сидите. Приходите к парку, ёлка у нас в этом году — красавица. Воронов расстарался. Мне рассказывали… — Она понизила голос. — Не из лесхоза он её подтянул.

— А откуда? — спросил Мальцев приличия ради.

— Пожары были с лета до осени, помните?

— А то. Аж финнов прокоптили.

— Вот эту ёлочку как горелую и списали.

— Ловкач этот Воронов, — покачал головой Мальцев. — Куда мы катимся?

— Ну раз уж так случилось… Приходите, в общем!

— Поживём-увидим, — уклонился Мальцев. Разумеется, никуда он не пойдёт. В новогоднюю ночь его ждала шахматная партия с самим собой, поминальные сто грамм и воспоминания. Фотография Карины в изрезанных морщинами ладонях и безмолвные слёзы, которые можно не скрывать.

И которые никого не касались.

— Ну как вы вешаете? — проворчал он запутавшейся в «дождике» Вере. — Смотреть больно. Дайте я уж.

По коридору прокатился топоток быстрых ножек и в учительскую влетела Лада.

— Андрей Захарович пойдёт на ёлку! — порадовала её мать. Мальцев скрипнул зубами: только с пистолетом у затылка.

— Ура! — подпрыгнула Лада. Покопалась в кармане и выудила мандарин. — Угощайтесь, дядь Андрей.

Мальцев принял подарок. Мандарин был солнечным, нагретым. Как в далёком детстве, Мальцев поднёс жаркий плод к лицу и вдохнул сладко-горький аромат.

Запах праздника, столь же горько им ненавидимого.

— Спасибо, милая, — сказал Мальцев, надеясь, что никто не заметил, как дрогнул голос.

***

Они закончили украшать кабинет в девятом часу. Мальцев не стал дожидаться, когда Вера с Ладой оденутся, распрощался и спустился в утонувший в густых тенях безлюдный холл. За порогом школы опять вспомнил про Артёмчика. Выйти наружу — как космонавту очутиться в космосе, чёрном и мёртвом. Стужа не замедлила вцепиться в лицо шершавой пятернёй, сграбастала за грудки, устремилась под шарф. Воздух пах сталью. Отсюда, со школьного крыльца, Мальцев мог видеть поворот, где нашли несчастного побирушку. Прошлой ночью ударил мороз в двадцать градусов, и, если верить синоптикам, сегодня Раутаою ждало повторение.

У Мальцева не было причин им не верить. Клубы пара, которые он выдыхал, казались твёрдыми. Они плыли в ночи искрящимся инеем.

«Не ходи на ёлку», — увещевал Артёмчик.

Неожиданно для себя Мальцев почувствовал упрямое, сердитое, даже капризное желание поступить наперекор. Где-то на границе рабочего посёлка торжественно высилось праздничное дерево, нарядное, сверкающее огнями, как ракета на старте; вздымалось в угольное небо, предвкушая ликующих гостей. Пережившее Карину на тридцать лет и торжествующее победу.

Его давний, лютый враг. Мальцев представил, как подступает к нему с топором в руках, отчаянно, решительно, чтобы проверить, чья возьмёт на этот раз.

Он сунул кулаки поглубже в карманы дублёнки и зашагал в противную от дома сторону — к парку. Снег скрипел под ботинками, как толчёное стекло. Одноглазые фонари роняли на сугробы световые пятна цвета заживающего синяка.

До парка — минут десять пёхом. Вторую половину пути Мальцев, потеряв терпение, преодолел едва не бегом. Студёный воздух врывался в горло, вспарывал гортань. Мальцев перестал замечать это, когда домишки расступились и показалась ёлка. Иллюминация превращала её в затонувший НЛО. Мальцев сбавил шаг, но не остановился.

Перед взором разворачивались новые подробности. Вот столбы с репродукторами, похожие на воткнутые в наст гигантские сгоревшие спички — выстроились в почётном карауле вдоль аллеи и набирались сил, чтобы утром грянуть: «Расскажи, Снегурочка», «Три белых коня» и прочий новогодний вздор. Под столбами жались друг к дружке озябшие киоски. Надписи на дощечках сулили желающим глинтвейн, какао и блины, но ставни оконец были закрыты. Большущая горка, в темноте напоминающая слона, ныряла стальным хоботом в снег. За всем этим — антрацитовый частокол парковых деревьев, окаймляющий площадь по дуге и погружающий её в ещё больший мрак. Только ель светилась болотными огнями гирлянд, и от этой цветомузыки у Мальцева поплыло в голове. Именно тогда внутренний голос впервые шепнул ему поворачивать назад.

Мальцев, конечно, ослушался.

Враги сходились, и ель вырастала, заполняя всё видимое пространство — влево и вправо, вверх и вниз; вздорная барыня, нарядная и пышная. Ненавистная. Да, глупо ненавидеть символ Нового года, но пересилить себя Мальцев не мог. Не хотел. К ненависти примешивалась жгучая обида, и губы сами, как давным-давно, вышёптывали: почему? почему?

Резиновый Дед Мороз, попирающий пирамиду бутафорских подарочных коробок, пустых, как несбывшиеся надежды, беспомощно улыбался его немым вопросам. Отблески гирлянд ползали по щекам куклы, будто призраки слепцов ощупывали нарисованный румянец, пытаясь вспомнить, что есть цвет. Днём Дед Мороз наверняка выглядел добродушно. Сейчас же у него было лицо лунатика, очнувшегося среди глухой чащобы: потерянное и испуганное. Ель обнимала резинового волшебника угольно-чёрными лапами — то ли утешая, то ли пытаясь задушить.

— Ты не волшебник, — выплюнул Мальцев облако пара. — Лживый кусок дерьма, вот ты кто.

Тридцать лет назад перед другой ёлкой и другим Дедом Морозом, в больничном холле, под бой курантов Мальцев загадал желание. Шампанское в больнице запрещалось, поэтому он разломил припасенный мандарин и съел, дольку за долькой. Нелепый поступок отчаявшегося взрослого, но когда твоя дочь лежит с пневмонией, опутанная капельницей, словно щупальцами, кто дерзнёт пенять?

Не помогло. Наутро Карины не стало. А Дед Мороз со своей проклятой ёлкой — вот они, здесь, пожалуйста. Даже выросли за тридцать лет, заматерели. Будто питались несбывшимися — неисполненными — желаниями.

Мальцев сделал ещё шаг. Теперь он мог бы, протянув руку, коснуться еловой лапы — да не было такого порыва. Горько, весомо пахло хвоей. Хвоей и… чем-то ещё. Мальцев вдохнул глубже. Его зрачки расширились.

Воздух, наполнивший грудь, нестерпимо и остро пах гарью.

Перед Мальцевым предстала картина: стена