Несколько дней назад Андрей Иванов-младший обнял отца за шею, когда тот пришел поцеловать его перед сном, и сказал:

— Пап. Я тебе сказать кое-что хочу.

— Слушаю, сынок.

Он заметил, как его малыш напряжен и серьезен — слишком серьезен для семилетнего мальчика.

— Пап, я в тебе вижу двух человек.

Андрей-старший сделал паузу, чтобы осмыслить услышанное, а потом осторожно переспросил:

— Двух? Как это? На что это похоже?

— Это похоже… на бутылку. Или вазу.

Иванов-отец не перебивал, видя, что сыну трудно подбирать слова.

— Ну, как будто ты бутылка или ваза, прозрачная такая, а у тебя внутри — кто-то еще.

Андрей затаил дыхание и сглотнул. Нет, это не было детскими фантазиями. Он понимал, что это такое.

Еще в роддоме, когда он обрел практически потерянного ребенка, они с женой договорились друг друга не обманывать. Ни в мелочах, ни по-крупному — быть прозрачными друг для друга — ну вот как бутылка или ваза, как только что сказал Андрюша. Тогда Андрей много узнал про свою жену — про ее способность видеть сущность других людей в виде таящихся в них образов. Правда, способность эта пропала, когда Наташа, заключив договор с Голландцевым, связала свою судьбу с Ивановым.

Тогда Наташа думала, что ее обман чудовищен — ведь она пыталась скрыть от мужа правду о том, почему их союз оказался возможным. Она рассказала ему все подробности и мелочи, вплоть до самых невинных. И Андрей был тронут, в который раз убедившись, какое это хрупкое и чистое чудо — его жена. Он поддержал ее решение сменить имя «Наташа». Ведь при рождении ее назвали Верой. Она говорила, что мысленно всегда называла себя Верой, и вера помогла ей преодолевать все трудности, которых у нее с детства было немало, — он все теперь знал… И именно Голландцев поспособствовал ее переименованию в Наташу. Интересно, зачем?.. Они хотели вытравить из памяти любое упоминание о Голландцеве, начать жизнь с чистого листа. Но это было трудно, очень трудно.

И вот теперь этот дар или проклятие — видеть истинную сущность других людей — похоже, передался от матери сыну. Непонятно только, хорошо это или плохо.

— А кто у меня внутри? — спросил отец.

— Я не очень вижу, — огорченно признался Андрюша-младший. — Он какой-то темный, даже не темный, а туманный. Как тень. Ты — весь светлый, такой перламутровый, а внутри тень. Как будто ты ее в эту бутылку запер и не выпускаешь. Потому что ты сам — хороший. А этого, который внутри, не выпускай, пожалуйста. Ладно?

— А этот… который у меня внутри… — негромко спросил Андрей. — Он опасен, как думаешь?

— Он… — Андрюша наморщил лоб. — Он, знаешь, как джинн. Сильный. И я не знаю, кто из вас победит, если вдруг вы станете драться.

Иванов-старший не мог пошевелиться. Ничего себе зашел поцеловать сына на ночь… Это было очень серьезно — то, что он услышал. Маленький мальчик увидел и понял, что внутри его отца идет смертельная схватка добра и зла. И что в итоге пересилит, никому не известно. И с этим Иванову придется разбираться самому. Да. Его сын рассмотрел в нем именно то, что терзало его все эти годы. И если он все еще продолжает жить, если у него хватает на это совести… Значит, хорошего в нем все меньше.

Потому что Андрей в своем обмане так жене и не признался. Вера знала, что он тоже заключал с Голландцевым договор. Он только не стал говорить — какой. Придумал какую-то отговорку про фантастическую успешность в делах. Открыться Вере, что на его совести многие и многие невинные души? Узнав об этом, она немедленно ушла бы от него.

Так думал он…

— Сегодня, Андрей, сегодня, — скорбно повторил Голландцев, и Андрею захотелось от души врезать ему промеж рогов за его издевательски сочувственный тон. — Прошу тебя, мальчик мой, будь благоразумен. Не стоит тебе покидать эту юдоль скорби, ты слишком дорого стоишь. Я, разумеется, не про деньги. Твои знания, твой опыт бесценны…

— Я не хочу, чтобы это выглядело, как самоубийство, — спокойно перебил юрист, отпивая глоток кофе. — И самого самоубийства не хочу.

— Что, прости? — не расслышал Голландцев.

— Только не надо делать вид, что ты не понял, — предупредил Иванов. — Ты сам поставил вопрос именно так — или я, или мой сын. Забирай меня. Это не обсуждается. Ты составлял договор и не заставляй меня вновь искать в нем неточности, потому что я одну уже нашел, и ты проиграл. Найду еще, я хороший юрист. То, что ты услышал от меня сейчас, договору не противоречит. Нужна моя жизнь — забирайте. По договору я давал негласное разрешение, чтобы чью-то жизнь забрали. Хорошо. Сейчас я даю вполне гласное разрешение, чтобы вы забрали мою.

— Но…

— Не обсуждается, — не повышая голоса, повторил юрист и снова машинально сделал глоток уже остывшего напитка. — Вы же мастера устраивать несчастные случаи. Пусть сегодня меня собьет машина. Тормоза у нее откажут, например. Вот как из кафе выйдем. Это самое тривиальное и быстрое, что только можно придумать. Правда ведь? Время до полуночи еще есть, но не тяни.

— Как глупо, Андрей, как глупо! — всплеснул руками Николай Эммануилович, но Иванов, не слушая его, нашел в телефоне номер Корчагина и отбил ему короткое сообщение.

Так они договорились уже давно. Андрей, покидая с семьей Москву, предупредил младшего партнера, Корчагина, что некие серьезные люди, которым он в свое время перешел дорогу, могут попытаться достать его и его семью.

— Как же так? — нахмурился Павел. — А скажем, срок давности…

— Ну нет, — невесело ухмыльнулся Иванов. — В этом деле срока давности быть не может.

— Куда ж ты вляпался-то так, партнер, а? — не на шутку обеспокоился Корчагин.

— Меньше знаешь, крепче спишь! — довольно жестко отрезал Андрей. — Уж наверное, я не без оснований так резко рублю канаты. Давай только без глупостей, а? У тебя девушка, Евгения. Сокровище, между прочим. Береги ее. И женитесь поскорее. Дело о наследстве Хабибуллина вы и без меня выиграли, так что я за тебя спокоен. Это дело касается лично меня, и я не хочу никого подставлять. Фирму оставляю на тебя. И — самое главное — если со мной что-то произойдет, поддержи мою жену советом. Финансово ей помогать не надо — просто напиши, а лучше позвони ей, как только получишь от меня эсэмэс: «Пора», что я открыл на ее имя счет. Этого ей с сыном хватит до конца и ее, и его дней. Держи конверт. Там ключ от банковской ячейки, в ней карта. Картой воспользоваться сможет только она. Просто вспомни, что нужно делать, когда ты получишь эту эсэмэску. Хоть через год, хоть через три, пять, восемь и так далее. Хорошо?

— Хорошо… Что, правда так все хреново?

— Еще хреновее, — без тени улыбки подтвердил Иванов. — Забудь. Живи спокойно, работай. Ну… и на всякий случай — прощай.

Они обнялись.

А сейчас пальцы Андрея набирали коротенькое слово: «Пора».