перчатку, утёрла ею глаза. Отвернулась. Положила букет на затянутый скатёркой расхлябанный журнальный стол.

– Простите…

– Что такое? Не стоило дарить цветы?..

– Милый, милый мой, всё хорошо, – всхлипнула она. – Не каждый день дарят букет старухе. О, Пьер, милый мой Пьер, как жаль, что так поздно…

– Что – поздно?

Венкерова махнула рукой.

– Не обращайте внимания. Так. Болтовня… Проходите в комнату, милый, присаживайтесь. Я сварила ещё горячего шоколаду. Мне показалось, вам понравилось в прошлый раз.

– Более чем, – учтиво, но озадаченно ответил Олег. Продрался сквозь шторку из ниток с нанизанными на них бусинами. Вошёл в комнату. С полки, насмешливо и царственно, глянула Арабелла.

Я не знаю, что со мной произошло. Закружил вихрь. В ушах загремел ледяной, весёлый смех. Мне показалось, что нас – меня, её, комнату, – опустили в воду. И эта вода несёт ко мне прикосновения Арабеллы…

Рюкзак с куклами раскалился, я дёрнулся, шагнул, взлетел к полке…

– Пьер… Пьер?

Олег отвернулся и холодно улыбнулся хозяйке.

– Удивительно красивая кукла. Какое лицо…

Венкерова громко сглотнула. Принялась икать. Поднос в её руках заходил ходуном, она кое-как установила его на стол, подошла и положила руку Олегу на плечо. Больно впилась пальцами.

– Это и есть величайшее моё сокровище, Пётр Олегович. Я не хотела её продавать. Я не хотела вам даже её показывать, только сегодня достала из… из тайника… О, Пьер…

Она снова залилась слезами, и он готов был заплакать вместе с ней – от близости куклы, от невозможности схватить её сей же миг. Спокойствие, Пьер. Спокойствие!

– Играй, Олежек.

Он не мог сказать, принадлежал этот шёпот Кабалету или отцу.

– Александра Юрьевна, давайте сядем. Вот так. Вот так…

Он бережно усадил её, опустился на корточки рядом, поглаживая старуху по руке, желая вцепиться ногтями, зубами в тощее запястье, в горло, разорвать, вырвать все эти тонко бьющиеся в морщинистой пергаментной коже жилки…

Спокойствие, Пьер!

Воздуха не хватало. Нос, рот, горло забивало вонью барахла. Севрский фарфор, японские цветы, венецианский стеклярус, все эти осколки чьих-то жизней – даже если они были подлинны до последнего атома, – были ничтожны, мелки, совершенно бессмысленны по сравнению с Арабеллой. А она притворялась равнодушной и неживой; она владела собой куда лучше своих хозяев – настоящей и будущего. Вернее – бывшей и настоящего.

Олег сжал свободную руку, сжимал до тех пор, пока ногти не впились в ладонь. Венкерова раскачивалась в кресле; её рука дрожала под его пальцами. Может быть, она что-то чувствовала.

Она икнула, он механическим голосом предложил воды. Она посмотрела широко распахнутыми глазами жертвы. Он ответил отрицающим взглядом палача.

– Давайте я налью шоколаду, – лихорадочно, пытаясь прогнать из тона страсть, приказал Олег.

– Нет. Н-нет, – испуганно, жалко прошептала старуха.

– Вы чем-то встревожены? – спросил он, понимая, что больше не может игнорировать её состояние.

Венкерова открыла рот и заговорила, не издавая ни звука, словно у неё вдруг выключили голос. Но Олег безошибочно прочёл по губам: Арабелла. Тело сотрясло крупной дрожью. Он вскочил.

– Нет, нет! – вскрикнула старуха, тянясь следом. Включили звук, надо же. – Не надо врача, Пьер… Я знаю, я плоха, очень плоха… Простой врач не поможет…

Он замер, огорошенный. О чём она говорит? Врач? При чём тут врач?

– Я очень плоха, Пьер, – захлёбываясь рыданиями, выговорила Венкерова. – Очень плоха… Вчера пришли результаты… Мне нужны огромные деньги, Петр Олегович. Я… продам Беллочку.

Из груди старухи вырвался вопль. Она потянула руки к безразлично сидящей кукле, хрипя, выскочила из кресла и схватилась за Арабеллу.

– Нет… Нет… Не-е-ет!

Её старческая сухая грудь ходила вверх-вниз под широкой шифоновой блузкой с большим аграфом. Венкерова, задыхаясь, шептала:

– Как я… Я умру без неё… И с нею тоже умру… Пётр, мне нужны деньги на операцию! Я продам вам Беллу!

Глаза Александры Юрьевны пылали. Зрачки расширились так, что заполонили радужку.

– Я продам Беллу во «Флаинг унд Паппс». Так скоро, как только можно устроить всё с такими деньгами… Мне нужен нотариус. Я дам вам контакты, Пётр. Обеспечьте всё. Мне начали сниться сны…

Старуха пылко прижала Арабеллу к груди. Олег едва подавил желание выхватить куклу. Внутри разгонялся гигантский поршень; он жал, подталкивая сердце к горлу, выжимая мысли и всякие приличия.

Олег держался.

Испытывая почти физическую боль, он помог старухе сесть. Она устроила Арабеллу на руках – так ребёнок сажает на колени большого пупса. Перламутровый, в синь, хвост куклы скрючился между обтянутых гофрированной юбкой старушечьих коленей. Олег заглотнул побольше воздуха, чтобы не закричать. Руки ходили ходуном.

– Мне начали сниться сны, – глядя в глаза своему отражению в полированной дверце шкафа, отчаянно повторила Венкерова. – Белла хочет уйти!

Слёзы катились из её глаз непрерывно, но старуха не щурилась и больше не вытирала лицо. Капли сползали по морщинам, как по протокам: уголки глаз, щёки, носогубная складка, дряблый покрасневший подбородок в крупных порах. Падали на голубую, в мелкий цветок блузку и расплывались тёмными кляксами.

– Я вызову врача…

– О нет, – выговорила Венкерова. – Нет. Устройте сделку как можно скорей. Я должна быть уверена: не будет никакого обмана. Я верю вам, Пьер. Но речь о Белле… И речь обо мне. Хотя не уверена, смогу ли жить без неё…

Старуха захлебнулась, умолкла, вздохнула так же глубоко и прерывисто, как сам Олег. Возможно, в её груди тоже ходил безжалостный тугой поршень.

* * *

Он в первые в жизни купил пива. Из открытой банки пахну́ло чем-то родным: тот самый противный, сладковатый запах, что исходил от отца.

Олег шёл, шатаясь, минуя перекрёстки и развязки, игнорируя прохожих и светофоры. С каждого плаката, с каждого билборда, объявления и афиши его преследовал надменный и царственный взгляд Арабеллы.

– Фальшивкой. Не. Расплатиться, – пиная снежный камушек, в такт ударам выговорил он. Зима растянулась в бесконечность; казалось, настоящей весны не будет никогда, время застряло в этом несвежем небе, в тающем снеге, в коричневой крупе на гребнях сугробов.

– Фальшивкой не расплатиться! – отчаянно повторил Олег.

Уж в деньгах Венкерова наверняка смыслит больше, чем в гербовых бумагах. Перевод на карту она не примет – да никакой карты у неё и нет. Фальшивые купюры наверняка распознает сразу; может, конечно, и не сразу, но тогда это должны быть фальшивки очень хорошего качества. Где их достать? Тем более, сроки поджимают. Если Венкерова умрёт – а что-то подсказывало, шептало, колосилось внутри неистребимым предчувствием: это случится, скоро! – Арабелла вместе с прочим имуществом бабки может отойти неведомо кому и куда. Нужно вызволять куклу сейчас. Что делать? Что делать?!

Мысли вились, бились. Но на самом деле всё