врага. Поэтому я, сначала на Востоке, подготовил мои дивизии голов смерти приказом посылать мужчин, женщин и детей польских безжалостно и беспощадно к их смертям.

Только так мы завоюем жилое пространство, которое нам нужно»[170].

Гитлер шел выжигать и убивать. Шел уничтожать мир во всех смыслах этого короткого слова. Польша встала первой на пути варваров.

Война с Польшей длилась недолго: 27 сентября 1939 года фашистские войска оккупировали Варшаву.

Варшавское гетто открылось в октябре 1940 года.

2

Что такое гетто?

Северный район Варшавы издавна был местом, где селились преимущественно евреи. Этот район сначала огораживается просто колючей проволокой, а затем строится мощная стена, за которой и будут отныне жить евреи.

Другими словами: целый район города превращается, по сути, в концлагерь.

Немецкий губернатор Варшавы Людвиг Фишер учил своих подчиненных: «Евреи должны приспособиться к любому положению, и мы постараемся создать такие условия, чтобы это было очень трудно. <…> Евреи будут гибнуть от голода и нищеты, и от еврейского вопроса останется кладбище»[171].

В 1941 году в варшавском гетто только от голода и болезней погибли 45 тысяч человек.

Живущие в этом районе поляки — примерно 113 тысяч человек — бегут из района гетто куда угодно. Оккупантов их судьбы не волнуют — вспомним речь Гитлера.

А 138 тысяч евреев сгоняют в северный район со всей Варшавы. Люди, взявшие из дома самое необходимое, каким-то непостижимом образом пытаются обустроиться в незнакомом месте.

Формально внутри гетто существовали какие-то законы. Фактически все делалось для того, чтобы «от еврейского вопроса осталось одно кладбище».

«…через колючую проволоку еврей купил газету у мальчика с „арийской“ стороны. Евреям это запрещено. Такое преступление карается смертью. Раздается выстрел, еврей падает. В это время откуда-то прибегает маленькая собачонка. Немцы любят животных. Убийца наклоняется и гладит собачку. Все это происходит в Варшаве на Хладной улице в ХХ столетии после Рождества Христова»[172].

Дети гетто мечтали превратиться в собачек, потому что собачек фашисты не расстреливали.

«…Ребенок в лохмотьях нет-нет да и вырвет у прохожего узелок и, убегая, начинает поглощать на ходу содержимое. Толпа с проклятиями бежит за ним. Пойманного бьют, что не мешает ему продолжать трапезу…»

«…Часто часовые снимают с плеча винтовку и — стреляют. Стреляют без промаха в худенькие фигурки детей. Почти ежедневно — в это трудно поверить — почти ежедневно в больницу приносят смертельно раненных детей».

«Высохшей грудью мать кормит младенца, а рядом трупик старшего ребенка».

«Лица детей напоминают лица стариков».

«…солдат велит ребенку идти вперед и прицеливается. Ребенок возвращается, падает на колени, просит отпустить его. Солдат снова велит ему идти и убивает выстрелом в спину».

Эти «картинки» — ах как не подходит это веселое слово к тому обыкновенному аду, в котором жил Корчак — «рисует» Марк Яворский в своей замечательной книге о Корчаке[173].

С самого начала возникновения гетто, с того часа, когда Корчак был вынужден увести детей из их прекрасного, хорошо оборудованного дома в совершенно неприспособленное для этого помещение, — и ему, и Вильчинской предлагали бежать. Напомню, что Мария Фальская, несмотря на ссору с Корчаком, держала для него тайную квартиру.

Кроме этого, друзьями Корчака были придуманы разные варианты безопасного побега из гетто, специально снимались квартиры, в которых можно было скрыться, и даже намечались пути эвакуации за границу.

Корчаку и Стефе предлагали побег постоянно, вплоть до того трагического мгновения, когда они пошли с детьми в газовую камеру Треблинки.

Понимаете, да? Стефания Вильчинская и Януш Корчак практически каждый день пребывания в гетто имели реальный шанс спастись.

Шанс, от которого они отказались.

Почему?

Вы разве забыли логику?

Есть дети, которых нельзя оставить. Точка.

Остальное — незначащие детали.

И подвиг этих великих людей не только в том, что они пошли с детьми в газовую камеру, но и в том, что в течение почти двух лет они пытались облегчить жизнь своих воспитанников в аду.

Не бросили их, а спасали. Ежедневный кропотливый подвиг.

3

Главное было: достать еду, что Корчак делал всеми правдами и неправдами.

Однажды ему удалось найти целый воз картошки, но фашисты его отобрали.

И еврей Корчак в мундире польского офицера, который он практически не снимал, направился в городскую управу — не столько жаловаться, сколько требовать, чтобы картошку вернули. Корчак готов был в полном смысле слова биться за все, что могло облегчить жизнь детей.

Надо заметить, что жители гетто обязаны были пришить желтую шестиконечную звезду на свою одежду. Корчак никогда такого знака не носил, считая это унизительным.

Гитлеровские служители управы были потрясены, увидев поляка, который не просит, но требует от них чего-то, да еще так агрессивно.

— Если вы — врач, — сказали ему, — идите лечите польских детей. Какое вам дело до того, что происходит в еврейском гетто?

— Я еврей! — выкрикнул Корчак.

— А где ваша звезда?

После того как Корчак объяснил, что считает шестиконечную звезду знаком глумления, — его жестоко избили и отправили в тюрьму.

Весть о том, что знаменитый писатель и педагог попал в тюрьму мгновенно разнеслась по всей Варшаве. Воспитанники и просто его поклонники начали сбор денег, чтобы выкупить Корчака из застенков.

Уважение и любовь к Корчаку были огромны и искренни — деньги собрали довольно быстро.

Януша Корчака выкупили.

Тюрьма его не испугала.

Он вернулся в гетто, к своим учениками и к своему дневнику.

Звезду Давида, естественно, пришивать не стал.

4

Из дневника Януша Корчака:

«Я наклонился и вижу, что ребенок мертвый.

И как раз в этот момент входит кроха-дошкольник и кладет умершему на подушку кусок хлеба с вареньем.

— Зачем ты это делаешь?

— Потому что это его порция.

— Но он уже умер.

— Я знаю, что умер. <…>

— Так зачем ты положил ему хлеб?

— Потому что это его порция, — сказал малыш с досадой, что я задаю ненужные вопросы, что я, большой, взрослый доктор, не понимаю таких очевидных вещей: это его порция, и живой он или мертвый, он имеет право на свой хлеб с вареньем»[174].

Я думаю, что «Дневник. Май — август 1942 года» — одно из лучших произведений Януша Корчака.

Написано без истерик. Очень точно. Очень глубоко.

По сути, это дневник человека, обреченного на смерть. Всю жизнь думающий о самоубийстве, размышляющий о гибели, Корчак словно подошел наконец к той границе, за которой — смерть. И со спокойным ощущением человека, дошедшего до цели, огляделся вокруг.

Он не прощается с жизнью. Он о ней рассказывает, он в ней разбирается. Продолжает наблюдать.

В этом — если угодно, спасение. Выход. Для писателя жизнь имеет смысл,