В силу специальной медицинской подготовки врачи мало подвергались критике за уклонизм или отсутствие мужественности. Все заинтересованные стороны понимали, что они принесут больше пользы, если в руках у них будет скальпель, а не ружье. Однако медицинское обучение мирного времени не обязательно гарантировало, что врачи будут компетентными администраторами. Некоторые неуютно себя чувствовали на своем высоком месте в военной иерархии, стараясь дружески, а то и фамильярно обращаться с солдатами, находящимися у них в подчинении или вверенными их заботам, что и навлекало насмешки боевых офицеров. Другие становились поборниками строгой дисциплины и злоупотребляли властью, хотя по крайней мере один из докторов утверждал, что такие случаи были в равной степени «чудовищны» и редки [Василевский 1916: 4-11]. Точно так же довоенная подготовка не гарантировала, что они смогут эффективно действовать как врачи-практики. Обширные ранения, причиняемые разрывами снарядов, шрапнелью, ядовитыми газами и пулями, были им незнакомы, к тому же приходилось иметь дело с разнообразными болезнями. В частности, борьба с инфекционными эпидемиями находилась на переднем крае медицинской мысли во время войны. Кое-кто из докторов, например начальник Андрусова доктор Толмачев, не годились для выполнения возложенных на них обязанностей. Однако многие другие приняли вызов. Солдаты и сторонние наблюдатели зачастую видели, как доктора и медсестры спасают людские жизни в невозможных условиях. Федор Степун вспоминал, как одним из наиболее ужасающих событий раннего периода войны было посещение полевого госпиталя в Кросно, где умер его друг Рыбаков. Раненые лежали повсюду; люди на носилках ожидали, когда освободятся койки и медицинский персонал, стонали, мокрые от дождя и крови. А посреди всего этого «несколько самоотверженных врачей и сестер» совершали «героические усилия» [Степун 2000: 284]. Другие, подобно графу Дмитрию Хейдену, проводили различие между «безразличием старших врачей в тылу» и «самоотверженным трудом полковых врачей на фронте»[295].

Какой бы ни была оценка отдельных врачей или госпиталей, все были согласны, что медицинский персонал в зоне военных действий России перегружен работой. Эта нехватка на фронте врачей и медсестер занимает центральное место во всех документальных записях врачей военного времени об их собственной службе. Левон Оганесян вспоминал о своем первом врачебном опыте в конце 1914 года: горстка докторов лечила множество раненых солдат на перевязочном пункте. Толпы легкораненых лежали возле здания под флагом Красного Креста, внутри которого находилось «невероятно грязное и темное помещение без окон и с дырой в потолке, откуда проникал сумеречный свет, было до отказа переполнено ранеными <…> В помещении за несколькими столами работали врачи, перевязывавшие раненых» [Мелкумян 1975: 126]. Солдаты также отмечали болезненную нехватку персонала. В первых сражениях войны, вспоминал один из них, медицинская помощь была «очень слабой: перевязочные пункты были далеко, санитаров с носилками для переноски раненых совершенно не было видно» [Успенский 1932: 34]. Даже самые приукрашенные военные мемуары признавали эту нехватку, а люди отмечали, как на одного доктора могло приходиться 400 раненых [Василевский 1916: 27].

Первый опыт Сергея Миротворцева также вызвал неприятное потрясение. Он служил врачом во время Русско-японской войны, будучи всего двадцати лет от роду. В 1914 году, получив новую престижную должность в Саратовском университете, он тем не менее немедленно подал прошение об отправке на фронт. Прошение было удовлетворено, и он отправился в Главное управление Российского Красного Креста в Петрограде за назначением, встретив при этом немало выдающихся медицинских деятелей своего времени. Его направили в Вильно, где штаб Западного фронта до сих пор не озаботился вопросом о том, чем должны заниматься опытные хирурги-«консультанты» вроде него. Как и многих других «знаменитых русских хирургов», его отправили в тыловой госпиталь, где пока что было немного пострадавших. Вскоре после этого он отбыл в Варшаву – поближе к фронту. Однако он по-прежнему считал, что его используют не по назначению. Прослышав о плохих условиях в Люблине, он поехал туда и увидел ужасающую картину. Раненые толпами прибывали после битвы при Краснике (10-12 (23-25) августа), но не было ни медицинских объектов, ни достаточного числа профессионалов, способных оказать помощь. По прибытии Миротворцев обнаружил почти три тысячи раненых, которые лежали без всякого ухода на железнодорожной станции. Комендант города сказал ему:

Я ничего не могу сделать, у меня нет ни врачей, ни обслуживающего медицинского персонала, ни перевязочного материала и даже нет средств для того, чтобы кормить эту массу людей, которые совершенно неожиданно попали к нам. Ведь Люблин не был в числе городов, куда предполагалось эвакуировать раненых»[296].

Миротворцев начал с того, что попытался оказать медицинскую помощь возможно большему числу раненых, но скоро понял, что его труды – это капля в море, и занялся организационной деятельностью. Он направил телеграмму в Варшаву с просьбой прислать медицинских работников и припасы, а сам прочесал Люблин, отыскивая опытных медиков, каких только мог найти, и набирая добровольцев из гражданских всех мастей, которые готовы были заниматься размещением, питанием и уходом за ранеными. Местные плотники делали для него носилки, аптеки бесплатно снабжали медикаментами, а сотни женщин приходили, чтобы варить кофе и готовить для мужчин [Миротворцев 1956: 68]. Работая две недели без передышки, они наконец позаботились обо всех людях, брошенных на железнодорожной станции. Из этого случая Миротворцев вынес несколько уроков. Во-первых, война сформировала новые условия, требующие творческого подхода и инициативы. Он сам создал новый передвижной хирургический отряд вместе со многими людьми, с которыми ему пришлось работать, «ввиду возможности повторения таких эпизодов, которые возникли в Люблине». Дальнейшие события практически сразу доказали его правоту, и пришлось в спешке отправляться в Новую Александрию, где 4-я армия сражалась с немцами у Вислы [Миротворцев 1956: 69]. Во-вторых, сама по себе отчаянная, изматывающая, но в конечном счете плодотворная работа рождала среди медиков чувство особой солидарности. Это отмечалось практически во всех свидетельствах медсестер, врачей и санитаров. По словам Миротворцева,

работа пошла успешно, дружно, в результате чего образовался крепкий, спаянный коллектив. В дальнейшем я нередко встречал работников этого отряда, с которыми мы начали Первую мировую войну и о которых я сохранил лучшие воспоминания [Миротворцев 1956: 68].

И снова, как и в случае с солдатами, это напряжение усилий порождало не только приятное чувство социальной солидарности, но и травматические расстройства психики. Хотя, по всей видимости, не существует статистики распространения психических расстройств среди медперсонала во время войны, есть свидетельства наличия проблем как у медсестер, так и у врачей: начиная от депрессии и бессонницы и заканчивая самоубийствами[297]. Муж Кристины Семиной Иван в самом начале войны пристрастился к спиртному. Он