по семейным или трудовым обстоятельствам или среди беженцев. Всего требовалось как можно скорее изыскать один миллион работников[272].

Как мы увидим далее, Совет министров в этих поисках обратился к этническим группам, освобожденным от призыва, и результат оказался довольно болезненным. Этот процесс шел не быстро, поэтому в ходе летних кампаний 1916 года военные продолжали бороться за рабочие руки. В первый год войны шпиономания привела к тому, что военное командование депортировало большое число рабочих-иммигрантов из нейтральных Китая и Кореи, но год спустя переменило решение. Многие сохраняли враждебное отношение к трудящимся азиатского происхождения из-за продолжающейся шпиономании, однако правительство пошло на компромисс, возобновив вербовку иностранных рабочих и одновременно введя строгие меры полицейского контроля и надзора, которым должны были подчиняться наниматели и местные власти[273]. К ужасу местных жителей, порой под призыв попадали и женщины[274]. Военные с алчностью взирали на 45 000 мужчин призывного возраста на землях Северной Добруджи, оккупированной русскими и румынскими войсками[275]. Но в итоге они предпочли отсылать местных фермеров подальше от их полей. В разгар Брусиловского наступления сам Брусилов с сожалением признавал, что, хотя он и не хочет забирать работников в разгар страды, военная необходимость вынуждает его изъять 35 000 рабочих и 5300 автомашин для строительства железнодорожной ветки у себя в тылу[276]. Любые возможные колебания относительно преобразования имперской экономики в систему, во многом выстроенную на принудительном труде, давно рассеялись. Теперь политики и генералы принимали как должное, что в экономике можно и нужно применять принуждение даже на массовом, операционном уровне.

Кризис рабочей силы достиг своего пика в последние недели существования старого режима. Передвижения войск в 1916 году на Румынском и Юго-Западном фронтах заставили множество крестьян бежать из зоны военных действий. А тех, кто остался, зачастую армейское командование забирало в трудовые бригады. Плодородные земли Украины от Галиции и Буковины до Одессы теперь в основном пустовали. По оценкам армии, в некоторых местностях в текущем сезоне могло быть обработано всего 12 % пахотных земель. Вскоре стало понятно, что армии (не говоря уже о местном населении) в следующем году придется голодать, если не принять меры. Начальник службы снабжения Румынского фронта запросил 40 000 работников, «чтобы они смогли прибыть к 1 (14) февраля и приступить к севу», в Одесском округе[277], не особенно заботясь о добровольном характере выполнения своего распоряжения. На Западном фронте командиры издавали приказы о призыве «всего населения, способного заниматься сельскохозяйственными работами, обоего пола в возрасте от 15 до 30 лет» для работы на прифронтовых полях Минской губернии[278]. Брусилов просил предпринять согласованные усилия,

чтобы вернуть всех беженцев из Галиции и Буковины обратно по домам и ассигновать для этого Министерству внутренних дел дополнительные средства[279]. Ставка быстро осознала серьезность ситуации, когда впереди забрезжил весенний посевной сезон. Алексеев направил царю многочисленные доклады с предупреждением о продовольственном кризисе, и тот отдал приказ о введении разнообразных мер, в том числе о приписке новых призывников к полевым отрядам, отмене отпусков и отправке резервных войск на сельскохозяйственные работы[280]. Это был один из его последних приказов в качестве самодержца, изданный всего за пару дней до отречения.

Заключение

Период между Великим отступлением и революционным кризисом 1917 года носил все признаки застоя. Армия не одержала решительных побед ни над одним из своих противников, но и не пала под напором Центральных держав. Пока император пребывал на фронте, правительство погрязало в интригах, и зачастую создавалось впечатление, что его больше занимает Распутин, чем война. Оппозиция бушевала, а Дума топталась на месте. Солдаты все больше уставали, среди них нарастал скепсис по поводу тех величественных идеалов, что питали военный энтузиазм первых дней. Оглядываясь в прошлое, можно сказать, что музыкальная шкатулка империи перестала играть и сбавила обороты, а танцующие фигурки остановились.

Но за внешним фасадом происходили кардинальные преобразования. В военной среде, особенно в окружении Брусилова, зарождалась «новая армия» – технократичная, творческая, децентрализованная и целенаправленная. В социальном отношении такие новые группы, как военнопленные и призывники трудового фронта, стали отражением меняющегося мира, создав рамки для новых форматов социальной, военной и политической деятельности. Пока имперское государство рушилось, возникали новые формы государственного строительства. Но могли ли темпы созидания компенсировать масштабы разрушения? И если да, какое государство и какое общество могли выстроить эти «прогрессивные силы»? Эти вопросы следовало адресовать не только политикам, офицерам и тем, кто пытался решать вопросы снабжения экономики рабочей силой и продовольствием, но и множеству других общественных групп. И одной из самых значительных из таких общественных сил во время войны стали занятые в медицине мужчины и женщины.

4. Повторная мобилизация общественной сферы

Сестры милосердия, врачи и общественный контроль

Сестры милосердия

Шел июль 1914 года. Римма Иванова всего год как окончила Ставропольскую гимназию, но уже нашла себе работу на общественном поприще, став земской учительницей в соседнем Петровске. Честолюбивая и энергичная девушка восхищалась активными женщинами, особенно Надеждой Дуровой, чей портрет украшал стену ее спальни. Дурова, прославленная русская патриотка, переодевшись мужчиной, завербовалась в армию в годы Наполеоновских войн[281]. Поэтому, как только началась война, Иванова тут же объявила родителям, что намеревается пойти в сестры милосердия, чтобы помогать солдатам на фронте. Родители были в ужасе. Мать твердо сказала, что никуда ее не пустит, а отец пригрозил, что, если она попробует сбежать, он вернет ее домой с полицией. Но события благоприятствовали планам девушки. Через несколько дней земская организация, в которой она работала, объявила об учреждении губернской комиссии для помощи раненым и больным солдатам и приступила к оборудованию госпиталей. Вместе с губернским обществом Красного Креста комиссия также финансировала краткосрочные курсы обучения сестер милосердия, которые должны были работать на местах. К тому времени уже зарождалась система военной медицины, и общественные организации быстро начали создавать сеть центров лечения травм и инфекционных заболеваний, раскинувшуюся вплоть до самой российской глубинки, и взяли на себя обязанности обучения и оснащения персоналом этих учреждений [Судавцов 2002: 47].

Так что Римма Иванова получила возможность внести свой вклад в дело победы, не нарушая родительского запрета. И немедленно ею воспользовалась, как и многие другие ставропольские женщины. В те первые военные дни у Красного Креста имелись жесткие правила относительно программ обучения своих медсестер, или, как их называли, сестер милосердия. Из опасений, что женщины из низшего класса окажутся слишком невежественными, недостаточно