значимых сферах. Может быть, они все-таки происходят? Может быть. Но появление Микки Мауса на концерте, который смотрел Ким Чен-ын, еще не означает реформ”[212].

Что же можно сказать о возможностях и перспективах (это не одно и то же) реформ в КНДР? Особенно в экономике? Есть ли основания рассчитывать на перемены?

Дилеммы: политико-идеологическая составляющая

Каковы же намерения Ким Чен-ына и стоящие перед ним дилеммы в плане их реализации? Может быть, он сочувствует западным ценностям (возможно, привитым в школе в Швейцарии, хотя, судя по отрывочным данным, его положение среди соучеников было не самым престижным и могло вызвать известное озлобление по отношению к “западным лицемерам”)? Даже если и так, вряд ли он совершит роковую ошибку, взявшись за “перестройку и гласность”. И он сам, и тем более его опытное окружение прекрасно сознают, что в этом случае уже через несколько месяцев (максимум – пару лет), режим падет, и южнокорейские войска будут наводить порядок в Пхеньяне.

Первые шаги нового лидера – закрытие границ для перебежчиков и контрабандистов, репрессии по отношению к нелояльным (прежде всего военным), направление инспекций на места не только для оценки положения, но и чтобы “нагнать страху”, призывы к усилению борьбы с “враждебной идеологией” – свидетельствуют скорее о попытке закрутить гайки, чем о либерализации[213]. Понятно, что в силу геополитического положения страны – соседства с более богатой и сильной, поддерживаемой мировым сообществом Южной Кореей, стратегической целью которой остается поглощение Севера, – северокорейские руководители не могут себе позволить каких-либо экспериментов, ставящих под угрозу безопасность режима. То есть поле не только для политического, но и экономического реформирования остается жестко ограниченным.

Однако это не снимает с повестки дня необходимость модернизации, так как без нее режим также обречен. Поэтому выводы о том, что Ким Чен-ын не будет ничего менять, повторяя путь своего отца (от которого в 1994 г. ждали, да так и не дождались реформ), являются, на наш взгляд, несколько преждевременными. Киму-младшему надо утвердиться во власти и без спешки исследовать те опции, которые возможны в реформировании и модернизации. В течение первого года нахождения у власти Ким сумел устранить недовольных и нелояльных, в целом выработался механизм принятия и исполнения решений. Мы мало знаем о нем, но он явно отличается от эпохи Ким Чен-ира: в выработке политики принимают участие несколько влиятельных игроков (муж тетки молодого лидера Чан Сон-тхэк обычно рассматривался как один из центров власти). Возвращены во властные структуры некоторые деятели, находившиеся в опале после неудачных (в силу своей непродуманности и половинчатости) попыток реформ в 2002 г. и позднее.

Внесены коррективы в вертикаль власти. Если при Ким Чен-ире в соответствии с максимой “сонгун” (приоритетом армии) военные структуры, наряду с функцией обеспечения обороноспособности, во многих случаях служили проводником политических и хозяйственных решений, де-факто решая многие проблемы на местах, то теперь ситуация изменилась[214]. Военным и спецслужбам указали их место в государстве; важнейшее в условиях КНДР – обеспечение внешней и внутренней безопасности, но не решение политических и экономических вопросов. На передний план, как и в классических соцстранах, вышли партийные структуры[215], в силу чего партийные кадры не могли не испытывать благодарности к Ким Чен-ыну. Вместе с тем пока что своей команды у Кима нет, а потому по отношению к реформам и каким-либо новациям он остается заложником воззрений и влияния “старших товарищей”, которые являются продуктом жесткого отбора прежними лидерами на лояльность и беспрекословное послушание, что не способствует инициативности. Возможно, мало-помалу они будут уходить либо по возрасту, либо путем перевода на церемониальные посты, а на политическую арену выдвинутся молодые кадры. Вопрос в том, будут ли это представители силовых структур и региональных элит (с промытыми чучхейским идеологическим воспитанием мозгами и дефицитом знаний о современном мире) или интеллектуалы и технократы из числа потомственной номенклатуры, получившие неплохое (а кое-кто, возможно, и зарубежное) образование.

Серьезным вызовом для системы стала коррупция, беззаконие, шире – утрата населением веры в “чучхейское государство”, которое традиционно считалось источником всех благ. Можно ли путем поголовных запретов и закручивания гаек вернуть страну в прошлое, в эпоху Ким Ир-сена, когда соблюдалась военная дисциплина? Думается, в связи с проникновением информации извне и развитием рыночных отношений это уже невозможно. Население давно утратило веру в социалистические идеалы и воспринимает пропаганду просто как “белый шум” (все это напоминает СССР 1970-1980-х гг.), научилось обходить запреты с помощью взяток, “договариваться” с представителями власти. Сегодня молодые северокорейцы значительно менее запуганы и закомплексованы, чем их родители. А потому новому руководству нужно привести правила игры в соответствие с действительностью.

Необходимо отладить правовую систему (не обязательно понимаемую как кодифицированные законы) с тем, чтобы правила соблюдались, и не было соблазна обойти их коррупционными методами, что стало привычным во всех областях жизни КНДР. Для этого необходимы решительные шаги по признанию существующих реалий “двухуровневой” экономики и легализация сложившихся в реальной жизни отношений. Обнадеживает, что уже начата отмена абсурдных и изживших себя правил, навеянных “партизанской моралью” старшего поколения, к примеру, таких как запреты женщинам носить брюки и ездить на велосипеде.

Но этого мало. По сути, для того, чтобы сохранить КНДР как самостоятельное государство, элита должна предложить новую национальную идею, модернизирующую набившие оскомину населению идеи изоляционизма, милитаризма, аскетизма и эгалитаризма (последние сама элита к себе не применяет). Кстати, отказаться от навязанного “домиционистами” (т. е. СССР и КНР) коммунистического мировоззрения, советского понимания закономерностей общественного развития, которые история опровергла сравнительно легко: ведь уже в 2009 г. из Конституции КНДР исчезло слово “коммунизм”, а позже с центральной площади Пхеньяна убрали портреты Маркса и Ленина[216]. Между тем применяемый сегодня в КНДР термин “социализм нашего образца” весьма эластичен, и в его рамки можно вписать самые разные варианты общественного устройства. Конечно, новое руководство обязано сохранять преемственность, однако поскольку “кимирсенизм – кимчениризм” все больше напоминает религиозное учение (вспомним, что Конфуций также был исторической личностью), возможны различные его трактовки.

Летом 2012 г. на высшем уровне запустили лозунг о “кимченировском патриотизме”[217], который свидетельствует, что основой для формирования актуальных идеологем может стать корейский национализм, замешанный на глубоко въевшихся в корейский менталитет конфуцианских идеях о примате государства и иерархичности. Появился лозунг о “мощной стране, бесконечном процветании”, являющийся “творческим развитием” более ранней идеи о “сильной и процветающей державе” с акцентом на рост уровня жизни. Руководство КНДР надеется подлатать таким образом тоталитарно-монархическую политическую систему и без больших изменений сохранять ее на протяжении десятилетий.

Решится ли Ким Чен-ын на экономические реформы?

Перемены в экономике более