class="p1" id="id108">В последние два десятилетия XVIII века в Германии, большею частью в Берлине, жил человек, который мог бы сделаться еврейским Кантом, если бы этому не помешали фатальные внешние условия его жизни. То был известный нам выходец из Литвы, Соломон Май­мон. Он имел все данные, чтобы быть строителем в области фи­лософской мысли, но ему суждено было быть и в этой области та­ким же странником, мечущимся с места на место, каким он был в своей бедственной жизни. Те главы в «Истории жизни» Маймона, где он описывает свои скитания по Германии (1777—1792) и встречи с людьми из различных слоев еврейского общества, от набожных раввинов до Моисея Мендельсона и «новых людей», дают яркую картину духовных скитаний автора. Добравшись в первый раз в виде бедного польского еврея до еврейского странноприимного дома в Берлине, он через несколько дней высылается из города, так как имел неосторожность сказать одному из местных равви­нов, что он приехал для изучения естественных наук, и показал ему рукопись своего комментария к «Путеводителю» Маймони­да. Позже он все-таки попадает в Берлин, где пользуется покрови­тельством Моисея Мендельсона, но ровный тихий шаг этого мыслителя по пути просвещения не удовлетворяет быстро мчащегося вперед искателя истины. В области философии Маймон перебегает от Вольфа и Лейбница к Канту, затем обгоняет последнего и устремляется в бездну скептицизма. Характерны отношения между ним и Кантом. Когда Маймон впервые послал ему манускрипт своих замечаний на «Критику чистого разума», Кант ответил известным любезным письмом, в котором заявил, что Маймон глубоко понял его систему. Когда же затем эта рукопись появилась в свет в виде книги («Опыт трансцендентальной философии», 1790), Кант в письме к другу иронизировал насчет «поправок какого-то Маймона к критической философии» и прибавил, что «евреи вообще охотно делают такие опыты (намек на заглавие книги), чтобы составить себе имя на чужой счет» (1794). Тут заговорило авторское самолюбие, но еще больше недовольство строгого систематика острым разрушительным анализом Маймона и его бессистемным изложением. Маймон и в следующих своих философских трудах не освободился от этой бессистемности изложения, которая по его собственному признанию была привита ему талмудическим «пилпулом». Его острый аналитический ум умел дробить, но не соединять дроби в стройное целое.

Единственным произведением Маймона, оставившим глубокий след в литературе, была его автобиография (Lebensgeschichte I—II, Berlin, 1792—1793). Она писалась под явным влиянием «Признаний» («Confessions») Руссо, с той же беспощадной откровенностью и, пожалуй, еще большею правдивостью. Тут дана яркая картина старого еврейского быта в Литве XVIII века и блужданий выходца оттуда в Германии эпохи просвещения, расшатавшего устой старого быта. Немецкие читатели, среди которых были и такие, как Гете и Шиллер, впервые услышали потрясающую исповедь молодого философа (Маймону было тогда только 38 лет), который на своем тернистом пути, среди горькой нужды и унижений, знал «одной лишь думы власть»: искание истины. Самые заветные свои мысли об общих и специально еврейских проблемах Маймон высказал в этой книге своей души, но высказал уже бесстрастно, как человек, поднявшийся над базаром житейской суеты, тоном скептика, познавшего тщету исканий... Последние годы своей жизни странствующий философ провел в полном уединении, в имении своего почитателя, философствующего графа Калькрейта в Силезии. Когда он умер в 1800 г., еврейская община соседнего города Глогау похоронила его на окраине своего кладби­ща, как полагается нераскаянному еретику. Уличные мальчики бро­сали камни в его гроб по пути к кладбищу. Может быть, в Глогау знали о факте, рассказанном самим Маймоном в его жизнеописании: как он в Гамбурге с отчаяния явился к пастору с просьбою окрестить его, но на вопрос пастора об искренности его веры ответил отрица­тельно и, таким образом, не осуществил своего замысла. Христиан­ская вера, конечно, не лежала на пути исканий скептика: это было только одно из многих приключений на пути скитальца, один из ми­нутных капризов, в котором он раскаялся бы тотчас после его осу­ществления. Маймон был жертвой нарушенного равновесия еврейс­кой души, не нашедшей твердой точки опоры среди крушения старо­го мира.

Были, конечно, в новом поколении и уравновешенные умы, но они уже слишком узко понимали задачу реформы еврейства. Между революционными умами в еврейском обществе и косной старой ор­тодоксией стояли умеренные либералы, которые стремились только к искоренению религиозного фанатизма и обеспечению свободы со­вести для нового поколения. В еврейских общинах господствовала еще старая олигархия старшин и раввинов, которая пользовалась своей властью для подавления всяких проявлений свободомыслия. Это побудило в 1792 г. группу молодых людей в Берлине образовать нечто в роде вольной общины прогрессистов, занимавшей оборони­тельное положение по отношению к официальной общине. Было ос­новано «Общество друзей» («Gessellschaft der Freunde») под главен­ством старшего сына Мендельсона, Иосифа, и ученика его Исаака Эйхеля. В учредительном собрании общества (29 января 1792) Иосиф Мендельсон изложил цель новой организации в следующих словах: «Свет просвещения, разлившийся в наш век по всей Европе, оказы­вает уже больше тридцати лет свое благодетельное действие и на нашу нацию. И среди нас с каждым днем растет число тех, кото­рые отличают в своей религии плевелы от пшеницы. Особенно в государстве, где мы живем, число наших свободно мыслящих бра­тьев по вере так же велико, как число наших старших братьев, ко­торые отвергают всякое освещение Разума в делах веры и прини­мают все унаследованное от прошлого. Этим ростом разумных людей мы обязаны нашему мудрому правительству, которое обуз­дало дух преследования и лишило его возможности задавить про­свещение в зародыше». Тем не менее, прибавил оратор, велика еще сила ортодоксов в общинах и многим приходится страдать за свое свободомыслие: им часто отказывают в пособиях от общины в слу­чае бедности, в заботе о больных и даже в погребении умерших на общинном кладбище. Вот почему необходимо, чтобы все свободо­мыслящие объединились для взаимопомощи и противодействия гне­ту консерваторов.

Так образовался этот союз молодежи (в члены его принимались молодые неженатые мужчины), весьма симпатичный по своей нега­тивной цели, но лишенный положительной идейной программы и плана реформ иудаизма, сообразных с духом времени. Во главе ста­тута «Общества друзей» красовался девиз: «Истину искать, красоту любить, добра желать, наилучшее делать!» — но эти общие слова не могли заменить конкретную программу действий. Практичес­кого же плана не могло быть потому, что в обществе объедини­лись люди на почве отрицательного отношения к прошлому, но без определенного отношения к будущему. Тут рядом со сторон­никами реформ в религии и воспитании были совершенно индиф­ферентные к иудаизму, не верившие в возможность обновления еврейской культуры и сохранившие только пассивную связь со сво­им народом. Один только идеал ассимиляции с господствующей нацией был неоспоримой