документа, подписанного, якобы, Сталиным. В этой главе речь про этот документ и будет идти. В ответ, сходу — запредельно оскорбительная нецензурная брань. Это случилось еще до того, как я в своем блоге начал адресовать Алексею Валерьевичу эпитеты, которые он заслужил, как историк.

Вы можете подумать, что наши уважаемые историки, которые на публике ведут себя, как джентльмены, в реальности — биндюжники. Как только публика их не видит, так из них прёт «лексика». Не спешите с выводами.

Вот вам фотография и А. Исаева:

У этого «биндюжника», как видите, мало того, что габитус представлен костным скелетом, на котором только внушительный слой жира без намека на мышечную прослойку, так он еще, как и Спицын, серьезно больной человек. Постоянная потливость с очень тяжелой одышкой. Не тянет он на биндюжника.

И не такие они оба импульсивные люди, как может показаться. Я не зря начал с бабы в пельменной. Их поведение — перевод общения в формат «сразу в морду». Но они же «баба из пельменной»! Им в морду нельзя! Тебя обвинят в избиении больного, беспомощного человека. Даже если ты придешь на какое-то мероприятие, где будет кто-то из них, и на публике задашь свои вопросы, ставящие этих уважаемых историков в неловкое положение, то тебе ответят: «Я тебе всё уже написал и всё о тебе сказал…». Тебе отключат микрофон и выплеснут на тебя ушат грязи. В любом случае, вместо ответа на вопросы, если даже ты будешь слышен без микрофона, получишь безобразную словесную перепалку. А в этой ситуации ты всегда проиграешь, оскорбишь уважаемого историка — клеймо. Уважаемый историк оскорбит тебя словами, после которых только — в рог, а ты не дашь ему по морде — трус, чмо. Дашь уважаемому историку в морду — еще хуже. «Женщину» обидел.

Это не импульсивность. Это расчет. Тактика. Таким способом весьма неудобного оппонента ставят в условия, при которых невозможен формат прямого общения на публике. Понятно, что на дискуссию со мной на публике ни Спицын, ни Исаев, ни Колпакиди (с ним такая же история) никогда не пойдут. Они отлично знают, как будут выглядеть. А поведение «бабы из пельменной» — это тактика, при которой отсекается возможность для меня самого прийти к ним и «из зала» задать вопрос. Конечно, это трусость. Вся их показная грубость — это смелость «бабы из пельменной».

Что с этим делать? А называть их самих и то, что они творят в историографии, своими именами. Самыми жесткими словами. Конечно, не использовать «лексику», которую они в мой адрес допускают, но, чтобы твои слова были прямым вызовом: или меня зови к себе на публике поговорить один на один, или сам приходи ко мне. Им остается в такой ситуации только отмалчиваться и «не замечать». И чем дольше они будут «не замечать», тем больше будут себя компрометировать. На тактику — тактика.

Молчание и «незамечание» Спицына и Колпакиди по вопросу о Большом терроре выглядит уже неприлично. Но пусть не думают, что дело на этом закончится. Готовьтесь, паршивцы.

А здесь мы рассмотрим то, что так сильно испугало Алексея Исаева, который сразу, без разминки, начал с «парламентских выражений», что это за документ, после вопроса по которому из уважаемого историка полезла «баба из пельменной»…

* * *

И начнем мы эту историю, как и про 28-м панфиловцев, не с начала и не с конца, а с середины. Это нужно цитировать без купюр. Вдохните ароматов 90-х. И не надо носы морщить! Дышите полной грудью. Итак, газета «Аргументы и факты» от 30 сентября 1990 года:

«К ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ ГИБЕЛИ ЗОИ КОСМОДЕМЬЯНСКОЙ.

Уточнения к канонической версии.

Один из множества эпизодов, составляющих официальную, аккуратно отшлифованную историю Великой Отечественной войны, связан с трагической гибелью Зои Космодемьянской. О некоторых обстоятельствах судьбы девушки, повешенной гитлеровцами в деревне Петрищево, я расскажу со слов покойного писателя Н. И. Анова (Иванова).

НИКОЛАЙ Иванович задумал написать о Зое книгу (повесть или роман). Добраться до Петрищева было непросто. После долгих хлопот зав. читальней удалось организовать группу самодеятельных артистов, выправить у военных властей пропуска и отправиться с „концертной бригадой“ в названную деревню.

Завершая вечер, Анов сказал: „Вы живете в деревне, где совершила свой бессмертный подвиг Зоя. Расскажите нам о ней…“.

Когда прозвучали эти слова, в клубе воцарилась прямо-таки, как говорил Николай Иванович, „гробовая тишина“. Он попытался восстановить контакт с аудиторией, но люди молчали. В конце концов кто-то из местных начальников сказал: „Чего уж там… Давай, Лукерья!“. С места поднялась маленькая сморщенная старушка, та самая, на которую ссылался Лидов в своем очерке, и повторила то, о чем он написал.

На следующее утро Николай Иванович решил пройтись по деревне и поговорить со вчерашними слушателями в домашней обстановке. Встречали его радушно: „А… товарищ лэктор! Заходите, заходите…“. Все шло хорошо, пока „товарищ лектор“ не подходил к заветной теме. В этот момент на лице собеседника появлялось испуганное выражение и следовали всяческие уверения и отговорки — ничего, дескать, не видел, был дома, сам прятался от немцев… И т. п.

— Послушайте, — говорил Николай Иванович, — я ведь чувствую, что за всем этим есть какая-то тайна. Расскажите мне всю правду.

Лишь учительница, не без колебании и взяв с Анова „клятву“, что „это останется между нами“, рассказала:

— Немцы заняли Петрищево во время общего наступления на Москву. Они назначили старосту и ушли. Староста поддерживал контакт с оккупационными властями, располагавшимися в другом населенном пункте. Однажды ночью в деревне загорелась изба, пожар уничтожил ее дотла. Люди пришли к заключению, что это был поджог, и на следующую ночь выставили караульных. Через день или два поджигатель был пойман с поличным: неизвестная девушка с помощью тряпок, смоченных в керосине, пыталась поджечь другую избу. Зима была суровая, одна семья, потерявшая кров, ютилась у соседей, жители деревни были обозлены и разъярены. Караульные зверски избили девушку, затем втащили ее в избу к Лукерье, а утром староста отправился к властям и доложил о случившемся. В тот же день девушка была повешена прибывшими в Петрищево солдатами спецслужбы… Немцев на постое здесь не было и, следовательно, не было никаких немецких конюшен, которые, согласно официальной версии, партизанка якобы подожгла.

После прихода наших войск многие жители деревни были арестованы и увезены неизвестно куда. Отсюда — непроходящий страх оставшихся перед возможными репрессиями.

Косвенным подтверждением рассказа Н. И. Анова можно считать и соответствующую главу