Осталось только решить, что делать с моими “чаевыми”.

Глядя на две зеленые бумажки, жую губы.

Целая тысяча долларов!

Если возьму, это будет означать, что я шлюха. Не для меня. Я не виновата в том, что этот мир так устроен. Что в нем выживает только тот… кто закрывает глаза на некоторые принципы. Но если возьму эти деньги, ОН решит, что я шлюха.

Плевать что он решит, мне очень нужны деньги. Я его больше никогда не увижу.

Я не шлюха. Я “студентка”!

Ты дура.

Закрыв глаза, делаю очень долгий выдох.

Черт, черт, черт…

Дрожащей рукой достаю из паспорта пятьсот рублей. Согнувшись, ручкой пишу на них номер своего телефона и кладу сверху зеленой тысячи

Как тебе такие “чаевые”? За два оргазма не мешало бы дать две, но у меня есть только одна купюра.

Давя глумливый смех, хватаю ключ-карту и, чтобы не передумать, вылетаю из комнаты в гостинную, где на меня снова со всех сторон обрушивается город и дождь.

Женщина “восточной” внешности бросает на меня немой отстраненный взгляд, продолжая собирать пылесосом несуществующую пыль с дивана. Опустив голову, прохожу мимо к входной двери.

Холл небоскреба набит людьми, но на меня никто не обращает внимания. Кроме охранника и консьержа за длинной белой стойкой. Это пожилой мужчина в рубашке и очках. Улыбнувшись ему, ковыляю к стеклянной вертушке, понуро замечая справа от нее подставку, набитую одинаковыми белыми зонтами-тростями. Дернув за ручку, беру себе один и выхожу под промозглый октябрьский дождь.

Перед глазами стоит отеческая улыбка престарелого консьержа, которой он ответил на мою.

Сделав еще два шага, сжимаю в кармане ключ-карту, без которой тут нельзя вызвать лифт. Сжимаю ручку зонта и не мигая смотрю на сбитые носы своих туфель.

Пошло оно все! Почему бы и нет?

Развернувшись, возвращаюсь в здание, делая вид, что сосредоточена на складывании своего зонта. Бросив косой взгляд на консьержа, топчусь у входа, облизывая холодные губы и подрагивая от холода. Мужчина поправляет очки и смотрит на меня с нейтральной дежурной улыбкой. В ответ посылаю ему дрожащую улыбку и медленно иду к стойке, бегая глазами по полу и потолку.

Просто сделай это. Тебе ничего не будет. Никогда не узнаешь, какими гибкими могут быть люди, пока не попробуешь. Но от волнения у меня пересохло горло. Я ужасная актриса, но сейчас я почти не играю. Я действительно на взводе.

— Э-м-м… добрый день… — останавливаюсь перед стойкой, отлично представляя, как жалко я сейчас выгляжу.

— Чем могу помочь? — любезно осведомляется консьерж.

— Э-м-м… — оборачиваюсь, чтобы убедиться в том, что тут рядом никого нет. — Понимаете…

Он терпеливо ждет, продолжая улыбаться.

— Понимаете… — понижаю голос до доверительного шепота. — У меня есть вот это…

Кладу на стойку ключ-карту, и моя рука выглядит жутко бледной и бескровной.

— Да, — поправляет он очки. — Это карта для наших электронных замков. Вам показать, как пользоваться?

— Нет… понимаете, — прячу глаза, начиная багроветь и лепетать. — Я поднялась, а хозяина… дома нет. Но он мне очень нужен, потому что…

Черт, черт, черт…

Посылаю ему полный отчаяния взгляд, очень надеясь на то, что у него есть дочь моего возраста или хотя бы около того.

Опустив руку, кладу ее на свой живот, и хрипло повторяю, позволяя глазам увлажниться:

— Он мне очень нужен…

— О… — бросает быстрый взгляд на холл за моей спиной консьерж.

По моей щеке бежит слеза. У меня отваливаются ноги. Я голодная. Голодная настолько, что готова свалиться в обморок. Так что добавляю к этой слезе еще одну.

— К сожалению, я тут ничем не могу помочь… — начинает нервничать мужчина. — Может вам воды? Вы что-то бледненькая.

— Я… — глотаю слезы, облизывая пересохшие губы и заглядывая в его глаза. — Мне хотя бы узнать его имя… понимаете? Я не знаю, что мне делать… — сжимаю узел пояса на животе, слегка качнувшись.

— Не положено… — бормочет бедолага, начиная что-то перекладывать с места на место под своей стойкой.

— Я никому не скажу… я… клянусь, — шепчу в сердцах. — Пожалуйста, помогите. Я не знаю, что мне делать… он должен хотя бы узнать об… об этом… — глажу свой живот, чувствуя горячие дорожки слез на щеках.

Минуту спустя, холодный мокрый ветер остужает их. Утираю рукавом пальто нос, хлюпая им по инерции, и суетливо разворачиваю аккуратно сложенный вдвое клочок белой бумаги.

Читаю три раза. А потом еще три.

“Роман Гец”

Скомкав бумажку, выбрасываю ее прямо на тротуар и, собравшись с силами, пытаюсь понять, как мне найти метро.

Запах растворимого кофе бодрит меня ровно настолько, чтобы держать глаза открытыми. Закинув в рот омлет, жую его, бездумно глядя в стену. Я проспала почти десять часов и все равно не выспалась. Мне не привыкать спать в одном помещении с посторонними людьми, я занимаюсь этим с шестнадцати лет. С тех пор, как мой отец повторно женился, и нашу квартиру оккупировали новые “родственники”. Но в этот раз все сложнее, потому что парень Марины… он меня ужасно нервирует.

Он из той породы людей, которым доставляет удовольствие ставить кого-нибудь в неловкое положение. Своими вопросами или замечаниями вроде — как дела на работе? Хотя он прекрасно знает, что до недавнего времени никакой работы у меня не было.

— Привет, Юлек, — вваливается он в маленькую кухню, голый до пояса.

— Привет, — резко отвернувшись, делаю глоток из кружки и смотрю в окно, за которым со вчерашнего дня поливает дождь.

Воспоминания о вчерашнем дне преследуют меня, на какой бы бок я не перевернулась этой ночью. И прежде всего потому, что мое тело все еще не очухалось от… от… такой интенсивной эксплуатации.

Боже, что я несу?

— Приготовишь мне бутерброд? — возникает Игорь за моей спиной.

Бросаю свой кофе недопитым.

Он громадный качок, и не очень далекий, хотя наверное об этом не догадывается. Его тело не нравится мне также, как и он сам.

— Опаздываю, — выхожу из кухни, стараясь на него не смотреть.

Он вечно на меня пялится. Вечно подходит ближе, чем нужно. Смотрит так, что мне не по себе. Пытается смотреть мне в глаза, и делает это не моргая. Когда он заявляется, меня не нужно дважды просить «поболтаться» где-нибудь.

Я не хочу проблем с Мариной!

Мне не нужен ее парень. Все что мне нужно, это мой надувной матрас и еще времени. Но теперь этот Игорь околачивается здесь постоянно, и я боюсь того, что в один ужасный день они съедутся.