– Фотография, – прервал он бесконечную речь соседа. – Та, у памятника Островскому. Сохранилась? Она есть в альбоме?

Баснер по инерции закончил длинное предложение и только потом сообщил:

– Конечно.

На свет был извлечен альбом, Баснер перевернул десяток страниц, пробормотал «боже, какая…» и, как показалось Купревичу, готов был опять пустить слезу, но сдержался и молча передал альбом соседу.

Та самая фотография. Не похожая, а именно та, черно-белая, с двумя царапинами – одна в верхнем правом углу, другая поперек основания памятника. Надо было заретушировать, он много раз собирался, но руки не доходили. И бумага та самая, шероховатая с тыльной стороны, глянцевая с лицевой. Пальцы помнили. Та самая фотография. Откуда Баснер ее взял?

– Откуда вы ее взяли? – спросил Купревич. Вопрос был глупым – после всего, что он уже видел и слышал, – но и не спросить Купревич не мог. Баснер, продолжавший говорить, споткнулся на слове. Посмотрел с недоумением.

– Адочка хранила… – Он понял наконец вопрос Купревича, понял, какого ответа тот ждет, и сказал после небольшой паузы: – У вас такая же?

– Не такая же, а эта.

– Да-да, – быстро произнес Баснер. – Та же самая. Оригинал. Как и мой. Наверно, если сделать анализ, совпадет все, даже расположение молекул серебра.

Те самые фотографии. Тот самый день. Та самая музыкальная школа. Те самые детские болезни. Те самые косвенные доказательства, на основании которых астрофизики – и он в их числе – делают выводы о внутреннем строении звезд, о черных дырах, о темном веществе и темной энергии. Косвенные доказательства, когда можно – нужно! – спросить прямо.

Баснер, должно быть, тоже подумал об этом. Купревич видел по его глазам. Он и вопрос знал, не хотел отвечать и потому, опередив соседа, спросил первым:

– У Ады на… левой груди, чуть ниже…

Начав спрашивать, он не представлял, как трудно будет даваться каждое слово, а некоторые вовсе невозможно произнести. Представить, что Баснер видел… и не только видел… Господи…

– Родинка чуть ниже соска, – закончил Баснер, сжав кулаки.

– В форме сердечка, – пробормотал Купревич, рассчитывая, что сосед не услышит.

Баснер прикрыл глаза рукой, отвернулся к окну.

– Вообще-то это две родинки, слившиеся, – сказал он, обращаясь к облакам.

Купревич не мог больше сидеть рядом с этим человеком. Нужно было подумать. Прийти в себя. Если не понять, но хотя бы принять.

Он встал и направился в хвост самолета. Салон был заполнен примерно на две трети, и Купревич поразился еще одному совпадению: мало того, что они с Баснером оказались на соседних сиденьях, так еще и третье кресло в их ряду, у прохода, пустовало, на что он почему-то раньше не обратил внимания.

Туалеты были заняты, и он остановился у последнего, совсем пустого, ряда кресел, не стал садиться, смотрел вдоль прохода, будто вдоль стрелы времени, уходившей в прошлое. Попытался увидеть затылок Баснера, но не нашел. «Тяну время, – подумал он. – Надо с этим что-то делать».

С чем – с этим? О чем они разговаривали до того, как всплыло имя Ады? Баснер говорил о фальсификациях в истории и спросил, бывают ли фальсификации в астрономии. Вряд ли он понимал суть собственного вопроса, его привлекла красивая аналогия. Пытаясь разобраться в естественных науках, гуманитарии всегда плавают по верхам – впрочем, он и сам не большой знаток истории, археологии и связанных с ними идей. Наверняка его суждения поверхностны и малоинтересны профессионалам вроде Баснера.

Фальсификация прошлого? Фотографии – очень качественные копии с тех, что хранились у Купревича? Воспоминания – тоже? Зачем? И почему Баснер придумал другую для Ады биографию после того, как они познакомились? Впрочем, это понятно: дальше Купревич помнил сам и такое, чего Баснер узнать не мог, вот и пришлось сочинить другую историческую ветку.

Зачем, черт возьми?

А если фотографии фальшивы, тогда вопрос: принимала ли Ада участие в постановочных съемках? Подумав об этом, Купревич оценил глупость собственного предположения.

Туалет освободился, и выйдя из него, Купревич опустился в свободное кресло последнего ряда. Он не хотел возвращаться на свое место, не хотел видеть Баснера, не хотел смотреть в его правдивые глаза, не хотел разглядывать фотографии, не хотел слышать истории о детских проказах Ады, он знал их и сам, а Баснер знать не мог, потому что, по словам Ады, она никому никогда этого не рассказывала, да и ему очень редко, в минуты расслабленности, когда воспоминания всплывают независимо от желания и хочется поделиться с близким человеком, самым близким на свете.

Самый близкий…

Зачем Баснеру этот обман? Колоссальная, кропотливая и наверняка очень дорогая работа: фальсификация прошлого. Только для того, чтобы вогнать Купревича в тоску? В стресс? Ненадолго, на несколько часов – потому что в Израиле все окажется так, как должно быть. Что тогда скажет Баснер? Как станет оправдываться?

Он не хотел возвращаться на свое место, но встал и пошел вперед, стараясь разглядеть лысину Баснера поверх рядов кресел. Не увидел и подумал, что, может быть, ему померещился нелепый и глупый разговор, и все остальное тоже. Он спал, и ему приснился кошмар.

Чепуха.

Он пропустил свой ряд, вернулся: сосед расслабленно смотрел фильм. Купревич видел это кино года два назад – с Адой, конечно; она все время хихикала, особенно когда главному герою пробивали голову, он вставал и одолевал врагов, а страшная рана на затылке исчезала со сменой кадров. Глупый фильм, но финал счастливый, естественно.

Увидев Купревича, Баснер поднялся и протиснулся в проход.

– Теперь я, – пробормотал он и пошел в сторону туалетов.

Купревич постоял, размышляя, имеет ли смысл садиться или лучше подождать, когда Баснер вернется.

Сел и секунду спустя руки сами сделали то, чего он делать не собирался и вообще считал подобные действия верхом неприличия. Достал из-под соседнего сиденья дорожную сумку, поставил на колени, выглянул в проход: у туалетов образовалась очередь, Баснер стоял последним.

Потянул замок-молнию. Сумка была набита под завязку, Купревич нащупал тряпье – видимо, рубашки, как и у него самого, в ручной клади. В глубине – коробка от электробритвы, легко узнать по форме. Упаковано аккуратно – Ада любила порядок и его приучила. Купревич думал о себе или о Баснере? Нашарил рукой несколько полиэтиленовых пакетов; внутри, видимо, тоже одежда; в одном – домашние тапочки, по форме точно такие, какие носил и он. Ему-то покупала Ада,