В последний раз Коллонтай и Дыбенко случайно встретились в Москве в 1928 году на приеме у афганского посла. Александра Михайловна вспоминала об этой встрече так: «Ко мне подсел Павел Дыбенко. Подошел и Раскольников. Втроем сели за маленький столик. Ели мороженое. «Будто 17-й год», — пошутил Раскольников. И как тогда, на него тотчас огрызнулся Павел, стал прохаживаться, что Раскольников растолстел и похож на буржуя. «Что ты такой злой, Павлуша?» — обычный вопрос Раскольникова, как в те годы. Что-то сейчас, как и тогда, кипит у Павла против Раскольникова. Ревность прежних лет? Или память мрачных, жутких дней весны 18-го года? Я посмотрела на себя в зеркало. Очень я другая, чем в 17-м году. О себе судить трудно. А к Павлу у меня все умерло. Ни тепла, ни холода. Равнодушно. Странно…"

Первая делегация ВЦИКа, отправленная за границу как специальные представители большевистской Советской республики А.М. Коллонтай, Берзин, Натансон, Устинов, 02.1918

* * *

В истории с норвежским вояжем Дыбенко имеется определенная загадка. Если Павлу Ефимовичу уж так опостылела старая жена, и он уже планировал создать новую семью, зачем ему вообще было проситься в Норвегию и изображать там перед Коллонтай пылкого влюбленного? Я еще понимаю, если бы он приехал и объявил: "Между нами все кончено. Я ухожу к другой". Но он ведь этого не сделал? Хотя для того, чтобы объясниться с Коллонтай, вполне можно было бы просто послать ей письмо. Но Павлу Ефимовичу, по какой-то причине, надо было приехать именно в Норвегию. Что же это была за причина?

На допросе 15 мая 1938 года на вопрос следователя: "Вы принимали меры в дальнейшем к осуществлению Ваших планов побега из СССР?", Дыбенко ответил следующее: "В апреле 1923 года я возвратился в Советский Союз и разошелся с Коллонтай, т. к. в это время я собирался жениться на Валентине Александровне Стефилевский. Это не послужило причиной того, что на время отпал вопрос о возможности моей поездки на работу за границу и невозвращения в Советский Союз. Однако мысли об отъезде за границу не оставляли меня и позже".

Изучая следственное дело П.Е. Дыбенко, больше всего меня удивили его показания на свою бывшую супругу и соратницу Александру Коллонтай. Дело в том, что следователей Коллонтай не особо и интересовала, но Павел Ефимович снова и снова возвращался к разговору о ней, при этом не жалея черных красок, чтобы как можно больше облить Коллонтай дерьмом. Честно говоря, зная, сколько хорошего сделала для Дыбенко Коллонтай, читать его откровения насчет бывшей жены было омерзительно.

Так на допросе 15 мая 1938 года Дыбенко несколько раз не совсем к месту упоминает имя Александры Коллонтай, вследствие чего следователь нехотя переходит к расспросам о ее деятельности:

"Следователь: Коллонтай знала о Вашей попытке поднять антисоветское восстание и о Ваших связях с эсерами и анархистами?

Дыбенко: Да, знала. Я от нее тогда эти факты не скрывал.

Следователь: Вы ранее показывали, что в 1918 году были завербованы германской разведкой для шпионской работы. Знала ли об этом Коллонтай? Дыбенко: нет. Это я от нее скрывал. Однако, решившись рассказать следствию обо всех моих преступлениях перед народом, я не могу скрыть известные мне факты предательства со стороны Коллонтай — некогда близкого мне человека.

Следователь: Какие факты преступной деятельности Коллонтай Вам известны?

Дыбенко: В 1918 году после суда надо мною и снятия с поста наркома Морских Сил, я через ЦК КП (б) Украины был направлен на подпольную работу на Украину и в Крым. При вербовке мне была показана немецким офицером Крейценом записка и телеграмма за подписью Коллонтай о том, что я буду освобожден.

Следователь: Как попала телеграмма и записка Коллонтай в Крым в тюрьму? Дыбенко: По возвращении в Москву, я спросил об этом у Коллонтай, т. к. меня крайне удивило это обстоятельство. На мой вопрос о ее записке и телеграмме. Коллонтай ответила, что для моего спасения она действовала не только через Советское правительство, но и через немецкое посольство. При этом Коллонтай, как мне рассказала, использовала свои связи у немцев и в частности своего давнего знакомого — немецкого офицера, с которым она познакомилась, еще проживая в Берлине в эмиграции до революции 1917 года. Этот офицер, по ее словам, был социал-демократ.

Следователь: Какой характер связи Коллонтай с немцами?

Дыбенко: Так как я сам уже был завербован немцами, мне показалось подозрительным эти связи Коллонтай. Я спросил ее, не давала ли она каких-либо обязательств немцам. Коллонтай смутилась, обругала меня и ответила, что она готова для меня на любую жертву. Однако о подробностях и мерах, принятых ею к моему освобождению она говорить со мной не считает возможным. В этот период я почти все время был на фронтах и с Коллонтай встречался редко. Снова вернулись мы к разговору об ее отношении к немцам в 1921 году, когда я учился в Москве в военной академии и вместе с Коллонтай примыкал к «рабочей оппозиции». После разгрома «рабочей оппозиции» на Х-м съезде партии Коллонтай, входившая в группу «рабочей оппозиции» была долгое время не у дел и проявляя крайнее озлобление против ЦК и Ленина. Когда я заговорил с ней в этот период о ее перспективах, Коллонтай заявила мне, что она была бы счастлива, если бы ей удалось уехать за границу. Тут же она рассказала, что у нее за границей есть свои связи, которые бы поддержали ее морально и материально.

Следователь: О каких связях за границей говорила Коллонтай?

Дыбенко: Я ухватился за фразу Коллонтай о ее заграничных связях и стал требовать от нее полной откровенности. Я говорил ей, что поскольку мы являемся самыми близкими людьми, она должна доверять мне и что меня обижает ее скрытность. Я напомнил Коллонтай обстоятельства моего освобождения немцами в 1918 году и спросил, не о немецких ли связях говорит сейчас. Коллонтай после некоторых колебаний и раздумий, призналась мне, что немецкий офицер, с которым она познакомилась в Берлине и о котором она мне рассказывала в 1918 году, является сотрудником германской контрразведки. Это свое знакомство она использовала для моего освобождения. Коллонтай добавила при этом, что «ее немецкие друзья» в любое время окажут мне поддержку. Я задал ей вновь вопрос: «Значит, ты связана с немецкой контрреволюцией?» Коллонтай ответила, что она по этому поводу говорить со мной не хочет и не может, что я и сам должен понимать. И на этом она разговор прервала. Сколько потом я не пытался выяснить подробности ее связей с немцами, мне это не удалось, т. к. Коллонтай по этому вопросу говорить категорически отказывалась. Исходя из этого, я ей о вербовке меня немцами, говорить не стал".

* * *

На допросе 15 мая 1938 года П.Е. Дыбенко уже сам неожиданно заявляет: "Я хочу сделать официальное заявление о контрреволюционной деятельности моей бывшей жены Коллонтай!"

Следователь на это отвечает, что сейчас Дыбенко допрашивают по другой теме, но Дыбенко настаивает на своем заявлении и следователь уступает. Здесь, как говорится, комментарии излишни…