ползунки надо. Но почему именно теперь? И почему она его так встречает?.. Никак не встречает! Даже непрошеного гостя так не встретят. Конечно, он бы мог жене что-то прощать, снисходить, терпеть… Но почему она не прощает и не снисходит? Почему хлоп дверью, лязг замком — и делай что хочешь? Почему такой холод?..

А может, и он в чем-то не прав? Букварев задумался. Он, мужчина, должен нести в семье главную тяжесть. А несет ли? Пожалуй, нет. Вот и сегодня… Стыдно перед детьми: уехал на целый день, явился, когда они уже спят и, должно быть, видят обещанные папкой грибы. А где эти грибы? Были штуки четыре сыроежек, горсть маслят. Что подумают о нем дети, когда проснутся утром?..

И он еще сидел так близко с этой Аркой, слушал ее развязную болтовню с Губиным, сам что-то вякал. Даже стихи читал! Думал об Арке как о женщине… Стыд, позор!

Но и Любаша, жена-мамаша, хороша. Ей, оказывается, вовсе не интересна жизнь, мужа. Дети у нее есть — и достаточно? Нет, так не пойдет. И муж — человек. От него в конечном итоге зависит благополучие всей семьи. Как она этого не понимает? Ведь до того, как появились дети, они с женой жили дружно и согласно!

А если разбираться глубже, то и народила она их вопреки его желанию. Одного еще ладно. На одного сына Букварев был согласен, любил его. Дети вместе с мрачной обиженной супругой-мамой отняли все силы и время, которое мог бы инженер-проектировщик Букварев отдать сложной своей работе.

На службе у него ни минуты свободной. То на совет к начальству института, то на консультации к младшим, на совещание к смежникам, то в самые высокие областные инстанции… Думать над своими проектами у него уже нет времени. Можно бы после работы, как бывало раньше. Но теперь вечером к нему лезут на колени дети, жена от него чего-то ждет и вид у нее усталый… Отмахнешься от них, а они обидятся, и на другой день их огорченные мордочки стоят перед глазами. Обо всем тут забудешь…

Их нельзя не любить, и он их даже жалеет. Но отними у него работу, посади в няньки — и он погиб. А он еще боится, чтобы они не заболели, не ушиблись, не испытали слишком рано душевной горечи. Ведь жизнь щедра на такие «подарки». Особенно для маленьких.

Все правильно. Но, боже! Как это утомляет, отвлекает от дела, раздражает! И это только начало. Надо еще вырастить детей, поставить на ноги…

И жена, видимо, чувствует нечто подобное. Ей тоже нелегко. Пришлось на время оставить работу, чтобы пестовать хотя бы до года Ленку. Но забывать при этом о муже не следует.

Ни словом не обмолвившись с женой, Букварев постелил себе на диване в комнате, которую семья признала его рабочим кабинетом, и улегся. Он нервничал, казнил себя за глупо прожитый день, обижался на жену, чувствовал вину перед детьми. И все ворочался, ворочался…

Букварев стал было засыпать, но тут резко зазвонил телефон, и он, втихомолку чертыхаясь, вскочил.

— Старик! Ты не спишь? — раздался в трубке ликующий голос Губина. — Я с автомата. Я тут немного нарушил твою инструкцию. Машину отпустил, а сам в Дом культуры… Ты хоть знаешь, как тебе повезло? Или не доходит до тебя? Ты даже меня затмил. Редкий случай!

— По-моему, она неумна, вычурна и вульгарна, — морщась, сказал Букварев.

— Не спеши с оценками! Да и не все ли тебе равно? В этом деле как раз ума и не надо. Зато развлечешься и выздоровеешь! — резвился где-то в телефонной будке Губин.

— До завтра, — перебил его Букварев, положил трубку и оглянулся. И не зря его потянуло оглянуться. С порога прямо ему в глаза смотрела жена, и даже в темноте можно было догадаться — глядела сумрачно, обиженно и неодобрительно.

— Все у тебя дураки. А теперь еще какая-то вычурная дура нашлась. Ты все же отец. Следить бы надо за своей речью… — сдерживаясь, проговорила жена. И тут Букварев потерял власть над собой.

— Что ты мелешь! — вскричал он, хватаясь за голову. — В чем подозреваешь? Ужас! Разве была у меня какая-нибудь дура… кроме тебя? Ведь знаешь, что не было и не будет! Зачем же последние нервы портить себе и мне? Или без этого, без этаких уколов гадких ты уже не можешь? — выкрикивал он, взмахивая руками и с ужасом чувствуя, что ведет себя как подонок. И добавил, опустив руки, мрачно и разочарованно:

— Можно подумать, слушая тебя, что я мастак насчет всех тяжких… — Помолчал, еще больше ожесточился, наверное оттого, что жена ничего не возражала, а продолжала глядеть на него с болью и укоризной, и продолжил:

— От такой жизни поневоле во все тяжкие ударишься.

Он схватил себя за горло и умолк. Сам себе стал мерзок из-за этого истеричного крика.

— Вася, ты несправедлив. Я никогда не делала и не собираюсь делать тебе гадостей. И не сделаю. Как ты можешь так?.. — пораженно заговорила Люба.

Оба помолчали.

— Ну, должны же мы понимать друг друга… Особенно сейчас. А ты думаешь только о себе…

Она заплакала.

— Вот. Я же везу на своем горбу весь воз, я же и виноват, — не сдержав злобы, возразил Букварев. — Слез только и не хватало.

Его душили то ли ярость, то ли презрение к себе и к жене, таким невоспитанным, грубым, унизившимся до скандала. Он снова схватился за голову, зажал уши и бухнулся на диван. Он ненавидел в этот момент всех и все, что мешало ему. Ему даже подумалось, что пришла пора разводиться и уехать подальше от всей накопившейся здесь пошлости, усталости, от неотвратимости новых семейных сцен и служебных склок, освободиться от всего, отдохнуть, очиститься душой и жить, работать в новом месте с чистой совестью, чтобы не иметь никаких поводов для упреков от других и от самого себя. Мелькнула даже мстительная мыслишка, что неплохо бы сейчас сойтись с какой-нибудь женщиной, хотя бы и с Аркой, покутить и бросить ее, расквитавшись тем самым за все обиды