Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вернемся к сюжету.
Есть тут еще одна весомая тема – следующий «слой»: названых сестриц-то вот-вот замуж отдавать!
Впереди становление из девушки в женщину, а перед этим психику обычно хорошенько трясет в подростковом кризисе.
Подростковый период – начало отделения взрослеющего ребенка от семьи. И отделение это в идеале воинственное: спорить, оскорблять, проходиться танком по ценностям родителей, качаться на эмоциональных качелях «солнышком», ненавидеть себя и любить в одну и ту же секунду – только так, через террор гормональных, физических и социальных изменений.
А вот если в этот период ребятенок шелковый, исполнительный и слова поперек не скажет?
Ну что ж… жди тогда безсепарационной беды… а это частое явление в нашем обществе, к сожалению. И наша сказка туда же.
Эволюционно, апогеем подросткового периода (собственно, для чего он и задуман природой) является сильный такой пинок под зад «из гнезда», чтобы детки подальше от родственников гены свои распространяли – вот такая профилактика смешения близкородственных генов. А в случае наших девушек этот пинок должен сопровождаться еще и средствами на жизнь (приданое, то бишь).
Где взять? По сказке понятно: уповать на чудо!
Кто будет протаптывать дорогу к «чуду» и, если повезет, не вернется совсем? Падчерица, конечно. Ее и не жалко, и с глаз долой, поэтому: «Вези ее, старый, в лес на трескучий мороз!»
И вот он, звездный час! Своей покорностью и бесконечной терпеливостью после очной ставки с Морозом падчерица возвращается вся в «злате-серебре»!
Поехал старик в лес, доезжает до того места, – под большою елью сидит его дочь, веселая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около – короб с богатыми подарками.
Добро ликует и радуется!
И Марфушеньку тут же вдохновенно отправляют по протоптанным следам за теми же сокровищами.
Старик посадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.
Старухина дочь сидит, зубами стучит. А Морозко по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает, на старухину дочь поглядывает:
– Тепло ли тебе, девица?
А она ему:
– Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко…
Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать, пощелкивать:
– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
– Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко…
Еще ниже спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал, защелкал:
– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
– Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, проклятый Морозко!
Рассердился Морозко да так хватил, что старухина дочь окостенела.
И что же? Да ничего: в ее случае Мороз сыграл свою партию в открытую – убил и дальше пошел.
За что же отняли жизнь у Марфушеньки?
В ее лице уничтожено само допущение, что можно проявлять себя, отстаивать свои границы и выражать свое недовольство: «Заявляешь о себе и отказываешься терпеть мучения? Это не просто плохо – за это ты умрешь.»
– Тяф! Тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной дочери в мешке косточки везут.
Старуха кинула ей пирог: – Не так тявкаешь! Скажи: «Старухину дочь в злате-серебре везут…»
А собачка – все свое:
– Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке косточки везут…
Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мертвая. Заголосила старуха, да поздно.
С другой стороны, красной нитью через всю сказку идет идея вознаграждения за «хорошее» поведение. Да-да, мы снова говорим о Настеньке.
И здесь нас недвусмысленно подводят к тому, что именно так – терпеть и помалкивать – единственно верная модель поведения.
Но ведь здесь также нет ничего обнадеживающего!
Приданое Настенька себе натерпела, надрожала… а изменит ли это хоть что-то?
Спойлер: нет.
Диагноз «Жертва» количеством материальных благ не лечится, а мужа-абьюзера можно найти и будучи в дорогом платье. Ну а после продолжить безропотно мыть полы… правда, теперь в богатом доме.
«Сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок…»
«Маша и медведь» или как преодолеть стокгольмский синдром
Помните сюжетец?
Жили-были дедушка да бабушка. Была у них внучка Машенька.
Собрались раз подружки в лес – по грибы да по ягоды. Пришли звать с собой и Машеньку.
– Дедушка, бабушка, – говорит Машенька, – отпустите меня в лес с подружками!
Дедушка с бабушкой отвечают:
– Иди, только смотри от подружек не отставай – не то заблудишься.
Девочка с подружайками пошла в лес по грибы да по ягоды – и заблудилась.
Набрела на избушку, в которой медведь жил.
Пришла она в самую глушь, в самую чащу. Видит-стоит избушка. Постучала Машенька в дверь – не отвечают. Толкнула она дверь, дверь и открылась.
Вошла Машенька в избушку, села у окна на лавочку.
Села и думает:
«Кто же здесь живет? Почему никого не видно?..» А в той избушке жил большущий медведь. Только его тогда дома не было: он по лесу ходил. Вернулся вечером медведь, увидел Машеньку, обрадовался.
– Ага, – говорит, – теперь не отпущу тебя! Будешь у меня жить. Будешь печку топить, будешь кашу варить, меня кашей кормить.
Мальчиков русские сказки готовят к взрослению через путь героя. Им предстоит прямое противостояние, гибель и воскрешение – как символ прохождения инициации. А девочек учат терпению, покорности и мудрости.
Потужила Маша, погоревала, да ничего не поделаешь. Стала она жить у медведя в избушке.
Медведь на целый день уйдет в лес, а Машеньке наказывает никуда без него из избушки не выходить.
– А если уйдешь, – говорит, – все равно поймаю и тогда уж съем!
Вот и Машенька – истерить и скандалить не стала. Согласилась с ролью рабыни. Классика жанра в те не такие уж и давние времена. За крышу над головой, миску похлебки и покровительство мужчины женщина должна быть благодарна и не роптать.
Соответственно, посыл первый: закрытие базовой потребности в безопасности – единственная твоя задача. То есть главное – выжить, остальное неважно. Девочка с незакрытой базовой потребностью в безопасности (тут, в первую очередь, травма ранней брошенности) неизбежно придет к зависимому типу личности. Она станет терпеливой и «никуда не