них прислугой, знал и гадости о своей матери, которые распускали местные итальянцы, потому что она работала на евреев. Герши забрали мать и сына Козетти с собой. Но наш юный Козетти, доедая объедки за Гершами на кухне, больше всех свято верил, что он на самом деле один из них, и в нем течет их кровь, кровь богачей. Помогая матери в уборке, он в кабинете хозяина как-то обнаружил открытый секретер и со свойственной ему пронырливостью полез посмотреть. Не удержался и украл одну из кожаных папок, надеясь на то, что в ней окажутся ценные бумаги или ассигнации. Но там лежали документы на этот дом и свидетельства о рождении детей, в том числе и Давида, ровесника Козетти. Вся остальная жизнь его была такая же, как детство: он много, но бестолково работал, сходился с какими-то женщинами, потом бросал их или они его, был водителем грузовика, таксистом, как-то завербовался матросом на итальянское судно, попадал во всякие переделки и даже недолго сидел в тюрьме. Но документы, украденные из дома Гершей, почему-то не выбрасывал и таскал папку за собой с квартиры на квартиру, из города в город. Документы пригодились спустя почти 40 лет. Совершенно случайно он узнал, что наша страна начала план реституции и возвращает собственность прежним владельцам. Первым желанием Козетти было броситься и получить дом Гершей, срочно продать его и сбежать с деньгами. Но выработанная за годы изворотливость подсказала вначале навести справки. Оказалось, что Гершей жизнь разбросала по миру. Старые Герши умерли, как и их старший сын, не успев жениться и обзавестись потомством. Рахиль вышла замуж то ли за миллионера, то ли за банкира, уехала с ним в Нью-Йорк и вряд ли нуждается в доме в нашем городишке, а младший, Давид, ловко просадив нажитые капиталы своих предков, закончил свои годы в Австрии, оставив после себя сына, вдову и долги, и уже не сможет претендовать на что-то, как думал Козетти. Себя же он считал наследником наравне с детьми старого Герша. Пришлось, конечно, обратиться к связям по своему недолгому криминальному прошлому и выправить себе австрийский паспорт. И после этого он уже без всякой опаски приехал и предъявил свои бумаги. Тогда творился страшный бардак, многие приезжали, предъявив только слухи и воспоминания, а тут человек со свидетельством о рождении, с документами права собственности, потому на фальшивый паспорт гражданина Австрии Давида Герша никто даже особо не смотрел.

Неизвестно, почему мнимый Герш так боялся Росси, ведь тот его даже никогда не видел, может, просто не хотел, чтобы поблизости от него был хоть один итальянец. Потому что как раз о жизни Гершей Козетти знал все, не боялся никаких вопросов, да и задавать их было особо некому — евреи нашего города остались где-то во рвах далеко от дома.

Правнук Давида был не чета своим отцу и деду, искал, как восстановить былое благосостояние семьи и наводил справки. Узнал он о реституции поздно, уже давно была закрыта программа, поданы все иски, возвращена вся собственность. Но когда нанятая в столице юридическая контора сообщила, что дом его предка возвращен законному наследнику, очень удивился, кто же из родни сумел единолично получить то, что и его по праву. А еще больше удивился, когда узнал, что получатель — Давид Герш, его дед, который давно умер, еще до его рождения. Тогда молодой человек приехал сюда, навел справки о делах нашего «господина Герша» и предложил ему сделку из расчета его финансового состояния, чтобы не обобрать того до нитки, а наоборот, оставив часть денег, накопленных стяжательством, сделать ее обоюдовыгодной: тот добровольно возвращает ему собственность, платит неустойку или наем, называйте как хотите, в размере полумиллиона евро, не меньше, а за это Пауль разрешает своему мнимому родственнику не доживать свой век в тюрьме. Юноша не учел, что Козетти не для того копил свои сокровища, чтобы так просто отдать их ему.

Козетти недаром верил в свое мнимое происхождение, он считал себя очень умным и удачливым человеком, которому в начале жизни просто не повезло из-за сурового мира и дуры-матери. Он долго водил молодого Герша за нос, но потом все-таки назначил встречу во дворе ночью. Знал он и про беруши Анет, потому что о них она рассказывала на каждом углу, знал и что Войниковы уехали по своим грязным делам, как и Карл, их давний деловой партнер, если так можно сказать. Что Шварцы если и увидят, то не вмешаются, потому что герр Шварц больше всего не хочет как-либо конфликтовать с полицией в стране, в которой он даже на официальном языке не может объясниться. Что Бруки спят с окнами на улицу. Т. е. остаетесь вы, тоже иностранка, как Шварц, не вмешивающаяся в дела дома и знающая обо всем, что происходит, только со слов Анет, которая, как мы помним, ничего не услышит. Потому он и ждал Пауля на улице, подошел к машине, якобы чтобы отдать ему обещанное, и пырнул ножом не ожидающего такого от старика юношу. Потом заскочил в свою дверь и стал ждать, стоя у окна, когда проснетесь вы.

Анет же пострадала из-за своей привычки говорить на балконе. Эхо разносило ее слова. Козетти узнал, что есть совсем рядом человек, который знает о том, что был еще один мальчик. Вначале он не собирался ничего делать, но на следующий день Анет опять громко разговаривала на балконе. Да, она глупа, подумал тот, но она рассказывает всем, и не факт, что только иностранке, которой нет дела до семьи одних евреев.

Он зашел к ней. Якобы поговорить. Ну дальше вы знаете.

Странная месть

Тот день, когда я первый раз встретила ее, был самым обыкновенным, если бы не события, которые случились потом. Оглядываясь назад, я думаю, что, не встреть она меня и не окажись я вовлеченной в ее жизнь, возможно, ничего бы не произошло.

А тогда утренний пляж встретил меня пустотой и закрытыми зонтами. На некоторых лежаках валялись оставленные с вечера предусмотрительными отдыхающими полотенца. Стайка чаек прохаживалась по берегу вдоль кромки моря, наблюдая издали за двумя пожилыми рыбаками из местных, расставившими удочки и ожидавшими клева. Но, судя по их статическим позам, сегодня его точно не будет, и они уйдут раньше, чем ярко-лиловые или, наоборот, слишком шоколадные туристы начнут спускаться по крутой лестнице к пляжу. Это было мое время на море.

Я расстелила полотенце и легла, подставив солнцу свой бледный живот и закрыв