Бомбу спрятали под сиденье экипажа.

Самодельная.

С химическим запалом и толикой истинного пламени внутри стеклянной колбы. Брокк держал хрупкий сосуд, любуясь алыми отблесками заточенного в нем огня. Малейшая трещина, нарушение силовой сетки, вплетенной в стенки, и…

Повезло.

Всю неделю шли дожди. И кто бы ни создал это устройство, он не сумел защитить свое творение от сырости. Запал не сработал. Зато вонь химикалий, едва заметная, но все же чуждая привычным запахам конюшни, привлекла внимание Брокка.

Он сам снял бомбу.

Не так это и сложно.

Ослабить винты на крышке деревянной шкатулки. И кожух стащить, медленно, по доли дюйма в минуту. Каждый удар сердца отзывается в руках. Живая дрожит, а в железной появляется знакомый зуд. Рассмотреть переплетение патрубков. Перерезать тот, что ведет от запала к заряду. И колбу, закрепленную в стальной сети, извлечь.

Пламя, почувствовав Брокка, прильнуло к стеклу, расплескалось, желая одного – выбраться из плена. А Брокк с трудом сдержался, чтобы не помочь. Это просто – сжать руку, пусть хрустнет стекло и воздух соприкоснется с живым огнем.

Он видел, что случается после.

Чудовищная сила, выплеснувшись вовне, сомнет Брокка, искорежит и экипаж, эхом ударит по дому, вышибая стекла. И поверху прокатится огненная волна, а когда схлынет, на заднем дворе останется яма, выжженная земля и оплавленный камень.

Колбу Брокк держал в руках до прибытия полиции. И сам уложил в колыбель металлического короба, толстые стенки которого способны были пригасить взрыв.

– Вам не следовало рисковать. – Следователь был старым знакомым.

Он благоразумно держался поодаль до тех пор, пока ящик не закрыли. Короб, погрузив в железный сейфовый экипаж, из тех, что банки используют для перевозки наличности, увезли.

Отправят на полигон, где и выпустят пламя на свободу.

Поехать за ними?

Еще раз полюбоваться на огненный цветок, что распускается над землей? И услышать прощальный стон умирающего огня? А вечером напиться от нахлынувшей тоски… не выйдет.

И следователь, чувствуя настроение Брокка, по-дружески протянул ему флягу с холодным чаем.

– Не возражаете, если мои люди с экипажем поработают? Да и… осмотрятся тут? – Кейрен из рода Мягкого Олова был вызывающе молод, и это раздражало многих.

Невысокий и сухощавый, Кейрен испытывал иррациональную привязанность к светлым костюмам, которые лишь подчеркивали необычайную его бледность. Его ботинки всегда сияли, а рубашки были белоснежны. И серый мешковатый плащ с россыпью черных пятен по подолу и оттопыренными карманами смотрелся чуждо. Но плащ этот, как успел заметить Брокк, был столь же неотъемлемой частью Кейрена, как и родовой перстень.

– Делайте что хотите.

Брокк устал.

От снов и писем, которых не становилось меньше. Камней, что время от времени летели в двери его экипажа. И ожидания, когда будет пересечена та черта, что отделяет угрозы от действия.

Вот, дождался.

Можно и отпраздновать, чем не повод?

– Почему вы не боитесь? – Кейрен сам прошелся по двору, заглянул в конюшни и долго принюхивался, пытаясь среди обычных запахов лошадей, навоза, сена и преющей соломы выловить тот, чуждый, что выведет на след.

Но кто бы ни поставил бомбу, действовал он осторожно. Даже металл пропах перцовым настоем, дешевым, однако надежно отшибавшим нюх.

Свой?

Или чужак, воспользовавшийся отсутствием хозяина? Брокк ныне редко появлялся в городе. И тогда получается, что его лишь пугали? Сработай запал, и пострадала бы конюшня, лошади. Конюхи и мальчишка-рабочий. Возможно, дом бы задело. Пожар опять же.

Кейрен повернулся к Брокку и повторил вопрос:

– Так почему вы не боитесь?

– Какое это имеет значение?

– Никакого, – признался следователь, сбивая соринку с рукава. – Интересно. Мне, знаете ли, случалось работать по… аналогичным делам. До бомб, правда, не доходило. – Он слегка ослабил узел галстука. Узлы Кейрен вязал совершенные. – Обычно ограничивалось письмами. Иногда стреляли. Еще похищение как-то случилось.

Кейрен наклонился и поднял с земли мятую бумажку. Из необъятного кармана появился белоснежный платок с монограммой.

– Так вот, мои подопечные, как правило, очень нервно реагируют на угрозу их жизни. После третьего-четвертого письма начинают требовать охрану… или сами ее нанимают.

Положив находку на платок, Кейрен поворачивал ладонь влево и вправо, разглядывая этот клок бумаги с преувеличенным вниманием.

– Вы же получили сотню писем…

– Думаю, что и полторы. – Первые Брокк отправлял в камин. И отправлял бы дальше, если бы угрожали только ему.

– Полторы, – задумчиво повторил Кейрен и поднес бумажку к носу. Он втягивал воздух медленно, и точеные ноздри раздувались. – Полторы сотни и одна бомба, которая чудом не взорвалась. А вы мало того что не требуете охраны, так еще и лезете ее снимать.

Завуалированный упрек цели не достиг: Брокк не испытывал угрызений совести.

– Она ведь и взорваться могла…

– Могла, – согласился Брокк.

Кейрен бережно завернул клок бумаги в платок, а сверток отправил в карман.

– Это крайне неразумно с вашей стороны. Следовало дождаться приезда специалиста.

– Думаете, ваш специалист разбирается в бомбах лучше меня?

Кейрен покачал головой.

– Думаю, – мягко заметил он, – что смерть специалиста куда менее огорчила бы его величество, нежели ваша. Кстати, вы не находите, что погода сегодня на редкость отвратительная?

Словно желая подыграть Кейрену – намек был более чем прозрачен, – начался дождь. Холодные капли осели на волосах следователя, на серой ткани плаща, коснулись рук, которые тотчас побелели, и Кейрен чихнул.

– В таком случае, предлагаю пройти в дом. – Брокк менее всего был настроен на продолжение беседы. Кейрен вновь заговорит об охране или переезде, о недопустимой беспечности Брокка, которому следовало бы и дальше оставаться в загородном поместье, а он, неразумный, вернулся.

И ладно бы повод был действительно серьезный.

Гостиная выглядела неожиданно мрачной, осенней. Затянутые дождем окна были серы. Кофейного цвета обои потемнели, и тусклыми жилами проступали на них золотые нити.

Заняв место у камина, Кейрен признался:

– С детства ненавижу холод. Сосуды слабые. Все братья надо мной смеялись, что я как девица, чуть подмерзну и вот… – Он протянул неестественно белые руки к огню. Выходит, не притворялся, и вправду мерз. Даже ногти приобрели неприятный синеватый оттенок.