Наследники персов, варвары, оккупировали мою родину; я удаляюсь в дальние горы, у людей с Востока они называются Тибет. То высочайшие вершины мира. И там в размышлениях и беседах с богами окончу я свои дни. Быть может, мне суждено обрести там, среди вечных снегов над облаками, утраченное здоровье души и тела.

Когда дни и годы текут безостановочно, как река, к которой ты спускаешься из леса, ты не можешь уже определить, когда ты ушел от людей рухнувшего мира — и когда твой собственный мир сформировался и стал твоим единственным пристанищем, в котором ты центр и властелин. Ты существуешь — следовательно ты мыслишь. А следовательно — ты знаешь и помнишь, ты чувствуешь. И значит — ты создал свой мир, и ты познаешь его.

Много времени спустя Мелвин Баррет задумался: как же оно так все вышло? Он понимал, что об этом каждый задумывался много раз, но от этого не легче. И ему открылись следующие выводы:

Во-первых, мир погубило устройство вещей. Законы Природы. Эволюция Вселенной. Гибель Цивилизации предопределена всем движением Истории. Вот это и необходимо постичь.

И уже во-вторых, как проявления Первопричины, нас погубили вещи (процессы? явления? группы людей?) вполне конкретные. А именно:

Социалисты. Евреи. Негры. И гомосексуалисты.

Выводы привели Мелвина Баррета в оторопь. Он понял, что пришел к фашизму. А фашизм он не любил, и быть фашистом никак не собирался.

Он попробовал опровергнуть себя по пунктам.

Во-первых, фашизм — это разновидность социализма, сказал он себе. Это корпоративный социализм, где все люди всех классов вносят свою лепту в общее дело и честно делят получившийся продукт. Национализм тут не обязателен. А вот тоталитарная идеология и нетерпимость к инакомыслию — это как раз черта социализма. Так что красные фашисты во всем и виноваты. А это звучит совсем иначе. Разве не красные фашисты поставили целью разрушить наш мир, все наши представления о жизни, разве не они с поразительным цинизмом и беспощадностью призывали к исчезновению белой расы? Это их слова и дела!

Во-вторых, евреи массу всего хорошего наоткрывали и наизобретали, и вообще люди очень добрые и справедливые. И вот с этим своим умом и добротой они изобрели такую модель справедливого общества, построение которого и привело к Катастрофе. Они хотели как лучше. И уперлись в этом своем хотении к вымышленному лучшему так, что повредили мозги всем остальным. Все и рухнуло. М-да. А судим ведь мы не по хотению, а по результату.

В-третьих, Мелвин Баррет совершенно ничего не имел против чернокожих. Напротив, он испытывал некоторый комплекс вины за рабство их предков. И ему было неловко, что они в общем хулиганистее и бестолковее белых, драться и бездельничать любят больше, а думать у них получается меньше. И очень это несладко и унизительно — жить среди тех, кто умнее тебя и у кого лучше получается делать все работы. Трудно им. Помогать надо. Но звереть, кусать кормящую руку, рушить цивилизацию, которая их приютила и сделала вчерашних дикарей людьми — вот этого нельзя. И не фиг оправдывать этих штурмовиков, чьими руками производились погромы и кто много о себе возомнил. Всем хуже стало.

И в-четвертых. Трахайся как хочешь и с кем хочешь, если вы взрослые и делаете это по обоюдному согласию за закрытыми дверьми. Ваше личное дело. Но вот пропагандировать это жопосуйство, кричать об этом на всех углах, объявлять это нормой, требовать признания законным браком, разрушать нормальные семьи, загаживать людям мозги и вопить еще, что гомосеки везде должны представительствовать, а нормальные люди ущемляют их права и пользуются привилегиями — что ж: это и разрушило семьи, и способствовало вымиранию, потому что рожали все меньше (мужчины через жопу не рожают, лесбиянки от лизания пизды не беременеют), и разрушало все представления людей о том, как жить.

Вот таков был Божий план. Который Он привел в действие. Я могу лишь констатировать это.

Так, сказал себе Мелвин Баррет. Раз уж делать мне все равно нечего. А в мозгу моем гениальном продолжает жить необъятный мир. Я могу только вспомнить все то, что произошло. Вернуть к жизни всё и всех, кого я видел и слышал, о ком читал и что-то знаю, кто существует сейчас только в газетных обрывках, моем штабеле старых книг, где-то в сожженных библиотеках, раздавленных флешках и затерянных жестких дисках компьютеров.

Конечно, им несколько овладела мания величия. Это неудивительно в его положении и с его нереализованными амбициями. И еще, видимо, у него было уже спутанное сознание, что случается с возбудимыми людьми в немолодом возрасте.

К числу книг, которые Мелвин Баррет помнил хорошо, относились и «Три мушкетера». В последнее время он все чаще стал повторять:

— А Портос говорил: — Поедемте лучше со мной, Д’Артаньян. Мы состаримся вместе, вспоминая наших друзей.

Мелвин Баррет вспоминал. Он вспоминал бо́льшую часть дня. И часть ночи, иногда тоже бо́льшую, когда не спалось. Он вспоминал все время, когда не занимался ловлей рыбы и приготовлением пищи, и не читал старые газеты или книги из своего запаса, и не писал. Хотя, когда писал, он тоже часто уплывал в воспоминания, варьируя былое так и эдак.

Он обнаружил, что прожил огромную жизнь. Память оказалась неисчерпаема, как Вселенная. В ней были женщины и школьные друзья, родители и брат с сестрой, гамбургеры и виски, колледж и редакции, океан и пляж, автомобили и самолеты, горе и радости. Он думал, что если человек сидит в одиночной камере, но сыт и здоров, не мерзнет и не измучен — он может быть совершенно счастлив. Огромные прожитые годы всегда с ним, и каждый миг можно повторять и длить бесконечно. Или посреди счастья вдруг станешь несчастным — если в воспоминании вдруг откроется новая, неосознанная ранее сторона событий — и ты поймешь, какое счастье по глупости упустил или какую скверную гадость сделал, не сознавая; или защемит старая боль непоправимой потери.

В своей памяти — ты властелин своей судьбы и всех событий, с которыми соприкасался. Каждый сам себе демиург. А воображение в одиночестве разрастается беспредельно, и бесконечен перечень вариантов судьбы в мельчайших ее подробностях.

В воображении Мелвин Баррет продолжал разнообразно и изощренно обладать всеми женщинами, с которыми был близок, и с теми, кого лишь хотел, они говорили ему и делали все, о чем он мечтал, и спустя время после того, как наслаждение разрешалось и спадало, не было никакого различия в чувствах и мыслях между прошедшим реальным и воображаемым.

Он разбогател, купил родителям новый дом, хорошую новую машину и заказал месячный тур в Европу первым классом. Год он путешествовал по миру, останавливаясь в президентских люксах и арендуя бизнес-джеты.

Он купил винтовку с оптическим прицелом и с дальней крыши пристрелил Бадена, влепив ему пулю с семисот ярдов точно в середину лба. Охрана заметалась, телепрограммы сходили с ума, а он пил в баре и наслаждался новостями.