Дорп хотела возмутиться, но акробатка нахально оттеснила ее павлиньим хвостом и прижалась к адъютору всем своим гибким телом, оккупировав его правую руку.

Аша просто властно отогнала своим авторитетом чародейку слева от Пауля, призывно качнула тяжелыми грудями и притиснулась ими к адъютору, оккупировав его левую руку.

Младший магистр, испытав все грани смущения, неловкости, стыда и унижения, оказался в полной оккупации, отрезанный от поддержки и союзнической помощи, прямо как имперская армия под Вьюпором три месяца назад, которую вынудил капитулировать конвентинский выскочка. Пауль закрыл глаза, побелел и закачался на ногах.

—…Возмутительно, — донесся женский шепот с одной стороны.

— Мы немедленно покинем это гнездо распутства! — донеслось с другой.

— Да погоди ты… — послышался мужской шепот с третьей.

—…Прелестно. Надо срочно узнать, где такому выучиться.

— Не с вашими скромными… возможностями, любезная Катарина.

— На мои возможности, любезная Инесс, еще никто не жаловался…

—…А скажите, герцог, Его Величество не планирует ли отправить в Байфан посольство с Коярских остров?

— Ваше Высочество, неужели у кайзера появились интересы в Теймине?

— Ну что вы, герцог, я интересуюсь исключительно как аполитичное гражданское лицо. Вы же знаете мою страсть к путешествиям…

—…Ну вот, осталось только привести в Зал Собрания гарем кабирского султана. Что подумают люди?

— То же, что и обычно, магистр. Никто не заметит разницы.

— А? А? Ааааа? — весело протянул Манфред, опираясь на трость. — Что я говорил? И это лишь малая часть их достоинств. Не стоит благодарностей, дорогой племянник, — раскланялся он, — радуйтесь и наслаждайтесь!

Пожалуй, у приемов, устраиваемых Ложей, все-таки было одно радикальное отличие от светских, о котором дворяне если и знали, то отказывались понимать, — быстрая отходчивость. Даже о самой эпатажной и непотребной выходке первого мастера, чья слава полубезумного скандалиста гремела на всю столицу, забывали почти сразу.

Поэтому чародейская часть гостей приема ощутимо расслабилась. Кто-то даже пожаловался, что сегодня выступление примо антистеса прошло на удивление мягко, не то что в прошлом месяце, когда во время юбилея одного многоуважаемого пожилого магистра огни салюта в небе над столицей сложились в маленький, печально обвисший фаллос и надпись «С днем рожденья, старый хер!». Кто-то завистливо посматривал на презентованных пташку и куколку, а кто-то счел необходимым поздравить виновника торжества с такими замечательными подарками. Торговля людьми Ложей, конечно, осуждалась, но понятие «человек» до сих пор оставалось размытым и не мешало высокопоставленным магистрам заиметь экзотическую диковинку в спальню или чтобы удивить гостей.

Казалось, опасность миновала и вечер продолжит течь в том же спокойном русле.

Фридевига, забыв о выбранной для себя роли, приблизилась, разогнав всех конкуренток и даже девушек Манфреда, и положила руку сыну на плечо. Белый, как полотно, Пауль фон Хаупен-Ванденхоуф стоял, словно погрузившись в транс. Однако прикосновение матери привело его в чувство. Он распахнул горящие бешенством и ненавистью глаза, скинул руку Фридевиги. Адъютора затрясло.

— Пауль… — властно прошептала Фридевига. Материнского слова обычно хватало, чтобы Пауль успокоился, но явно не сегодня.

— Убирайся! — прохрипел он в наступающей тишине. — Забирай своих шлюх и черную обезьяну…

Манфред выразительно изогнул бровь. Почти точь-в-точь как это делала госпожа консилиатор. Набожный человек, окажись он в приемном зале, увидел бы, как к рогам у тени чародея добавился еще и хвост.

—…Иначе я прикажу вышвырнуть тебя со всем твоим цирком!

Примо антистес посмотрел на кружевную манжету рубашки и смахнул с нее воображаемую пылинку.

— Вы забываетесь, дорогой племянник, — нравоучительно сказал он. — Мы — магистры Ложи, а значит, равны перед Равновесием и не можем кому-то приказывать, только решать коллегиально. Если вы хотите меня вышвырнуть, мы должны немедленно собрать консилиум, вынести этот вопрос на обсуждение и проголосовать. Но… кто сегодня в здравом уме будет заниматься подобной ерундой? Сегодня все должны веселиться и развлекаться! Всем сыру, вина и клубничного торта!

— Тогда я тоже развлекусь! — крикнул Пауль, хватая Майсун.

Девушка тонко пискнула. Адъютор Собрания перехватил ее поперек талии, зажав руки, и вцепился пальцами в горло. Майсун взбрыкнула ногами, сипло хрипнула.

Пауль шагнул к раскрытым дверям, ведущим на балкон.

— А вот этого, дорогой племянник, делать не стоит, — сказал Манфред впервые размеренно, четко и спокойно. Почти точь-в-точь как госпожа консилиатор. — Раз подарки пришлись вам не по вкусу, значит, это мои шлюхи. Значит, Майсун остается моей собственностью. И если вы ее выбросите, — Манфред повысил голос, не скрывая угрозы, — то совершите мелкое хулиганство, не достойное магистра Ложи, — закончил он обычной своей скороговоркой. — Как если бы выбросили мой цилиндр. Или трость. Скажите, племянник, хотели бы вы прослыть шкодливым мальчишкой, способным только на мелкое хулиганство? — хитро улыбнулся Манфред.

— Я выброшу шлюху!

— О нет, дорогой племянник, — возразил примо антистес, — вы выбросите вещь. Красивую, из плоти и крови, но всего лишь вещь. Майсун, как и Ашу, как и Адису, мне доставили с туджаррского невольничьего рынка. Даже у такой невинной и чистой натуры, как я, есть маленькие прегрешения, — виновато склонил голову Манфред. — Я сам не свой до красивых и необычных вещей. Поэтому, дорогой племянник, дерзайте, вон прямо туда, — чародей указал на раскрытые двери. — Серьезно, вас ничто не останавливает: ни Равновесие, ни мораль, ни закон, ни слово Божье. Честно. Вы не совершите никакого преступления, только маленькую шалость. Такова уж печальная и незавидная участь вещей.

Пауль растерялся и несколько разжал сдавливающие горло Майсун пальцы. Девушка жадно хватила воздух и болезненно закашлялась.

— С другой стороны, — Манфред раскрутил в пальцах трость и шагнул к Паулю, — иногда быть вещью — не так уж и плохо. У вещей нет желаний и воли, на них не лежит никакой ответственности. Они — всего лишь инструменты, исполняют то, что им прикажут, не задумываясь о последствиях. Вот вы, дорогой племянник, — Манфред ткнул в Пауля, остановившись в паре шагов от него, — когда я порол вас в детстве ремнем в воспитательных целях, разве обижались на ремень? Нет, вы обижались меня. Ведь это я пороли вас, а ремень был только инструментом воспитания.

Пауль смерил дядю презрительным, недоверчивым взглядом и покосился на мустаима, возвышающегося за правым плечом чародея. Черное лицо гиганта, измазанное белыми полосами, точками и знаками, было бесстрастным и ничего не выражающим, а огромная ладонь расслабленно лежала на барабане.

— К чему вы клоните? — спросил Пауль, прикрываясь перепуганной девушкой.

— Да особо ни к чему, дорогой племянник, — Манфред оперся на трость. — Разве что… — он задумчиво покрутил кончик бороды и повернул голову к мустаиму. — Адиса.

Что и как это произошло, никто толком не понял. В первую очередь сам адъютор Собрания. Вот он только что стоял, держа за горло байфанку, а вот он уже лежит на полу, в голове — звон, левое ухо горит от боли, а мустаим с ничего не выражающей физиономией зажимает барабан под мышкой.

Толпа гостей зашумела растревоженным осиным ульем. Кто-то из чародеев бросился поднимать младшего магистра на ноги. Кто-то закричал. Пара дам пустилась в слезы. Пара чародеек зажала ротики ладошками. Герцог Сольнеро, приобнимая магистра Сонриза за талию, шептал ей что-то на ухо. Чародейка в ответ лишь многозначительно пожимала оголенными плечами. Фридевига фон Хаупен плотно сжала губы в тонкую алую полоску и нервно перебирала напряженными пальцами сцепленных на животе рук. Окружавшие ее магистры роптали. И только Кальтшталь криво ухмылялся. Он обожал, когда в семействе фон Хаупен происходили публичные ссоры.

Манфред заботливо приобнял за плечи подбежавших к нему девушек.

— Манфред фон Хаупен! — прогремел ледяной голос госпожи консилиатора. — Немедленно объяснитесь! И принесите извинения, пока я!..

— Всенепременно, — поднял голову Манфред и мягко отстранил девушек, заводя их себе за спину. — Ваше Высочество, — поклонился он князю. — Господа! Дамы! Госпожа консилиатор! Дорогой племянник, — отдельно поклонился он плывущему на руках магистров Паулю. — Приношу свои глубочайшие извинения за то, что, несмотря на все мои порки, Пауль фон Хаупен-Ванденхоуф так и остался злобным мальчишкой, отрывающим куклам головы!

Вино и шампанское в фужерах в руках гостей и на подносах слуг забурлило, выходя из краев и поднимаясь в воздух, сливаясь в один плотный шар, в котором смешивались цвета и краски, а голубой свет магических светильников искажался и принимал угрожающий оттенок. Манфред сверкнул аквамариновыми глазами, впился взглядом в плотно сжатый кулак шатающегося племянника и взмахнул рукой с зажатой в ней тростью. Описав в воздухе навершием эллипс, он перехватил взятую