научился цвета различать, хотя ему уже семь лет. Но он тоже добрый. Нянечка говорит, что у них генетическая особенность и такие дети долго не живут. Это правда? Я бы хотел, чтобы они жили долго. Чтобы всему научиться, а то над ними многие смеются.

Лавров слушал, затаив дыхание и старался не шевелиться, как если бы к нему на ладонь села доверчивая дикая пичуга, и он боялся её спугнуть.

Горка вдруг повернул к нему голову:

— Знаете, дядя Костя, мне однажды ночью мама приснилась, и я во сне обрадовался, подумал, что все неправда — вот же она, живая. А открыл глаза, увидел, где я, и заплакал. Я первый раз тогда заплакал. Уже зимой. Так Лёка услыхал и стал меня блинчиком кормить, в рот заталкивать, как это бабушка его делает.

— А я часто плакал, когда родители оставили меня у деда, — после паузы отозвался Лавров. — Отца на самую южную границу отправили. Там школы не было. А мне нужно было в первый класс идти. Вечером сели за стол, я смотрю: Дед огромный такой, бородатый, и большой мальчик, рыжий. А мамы нет. Убежал в другую комнату, упал на кровать и стал рыдать. Так и уснул.

— А где теперь ваши родители?

— Их нет уже давно. Эпидемия в тех местах была. Сибирская язва. Мама первая заболела. Она была фельдшером. А потом папа.

– Когда вы в первом классе были?

– Во втором. Тосковал ужасно. Хотя с Дедом и Рудькой мне здорово повезло. Дед в школе учителем труда был. Золотые руки. Мебель дома всю сам сделал, половину села оконными рамами одарил бесплатно. И в школе, куда не посмотришь, — всё Дед смастерил. Шкафы для учебных пособий, и сами пособия. Он многих учителей заменял, если те болели: и математиком был, и географом, и русский преподавал. Когда арифметику в первых классах объяснял, ставил на стол деревянные паровозики, машинки, самолетики, чтобы все наглядно было. Он для всех был Дедушка Калина Минаевич.

— А… а доктор тоже с вами жил?

— Ну да. Но у него другая история. Разъехались его родные, и у них появились другие семьи, а потом и дети. Они Рудика звали каждый к себе, но он к ним не поехал. Остался с Дедом. Ему — помощником, а мне — нянькой.

Мы интересно жили. У Деда телескоп был. Картами все стены обвешаны: и обычными, и астрономическими. Бинокль, барометр, флюгер. Дед в толстой такой тетради записывал свои наблюдения за природой, погодой. Закинет за плечо двухстволку, повесит на шею бинокль и в лес. Нет, не охотиться, а наблюдать за всяким зверьем. А ружье, чтобы лишних разговоров в селе не было. Там как, если на охоту, то дело стоящее. А наблюдения всякие — баловство. Хорошо, у Деда знакомый егерь был, дядя Макар. Он нет- нет да и приносил ему потихоньку какую- нибудь мелкую дичь для поддержания престижа.

Горка слушал, вытянув шею и широко открыв глаза.

— Ты давай залезай на диван, устраивайся, — предложил Лавров, сдвигаясь к краю.

И опять доктор Добжанский, придя домой в десятом часу, попал в сонное царство.

На диване с книгой на груди спал брат, а уткнувшись в его плечо посапывал остриженный под ноль худой мальчишка.

Рудольф Янович перенес мальчика на кровать, разбудил и велел переодеться. Лавров проснулся сам, но вставать не стал.

— Ладно, дрыхни здесь, — сердито сказал Добжанский. — Я в кабинете лягу. Завтра поговорим.

— Ну, получается что- нибудь с доверенностью? — первое, о чем Лавров спросил брата на следующее утро.

— Я тебе что — Василиса Премудрая? Ты перед Гнедышевым Змея Горыныча разыгрывал, а мне теперь убеждать его, что ты, оказывается, Бова- королевич и шлешь к нему посла с заверением в вечной дружбе? Чего ты на него взъелся, спрашивается?

— А ты знаешь, что Горкин отец Гнедышева от трибунала спас? Недостачу за него покрыл из собственного кармана. А эта гнида парнишку до дистрофии довел!

— Ну, это твои домыслы. Корь бывает очень тяжелой. А как в областной больнице кормят — сам можешь догадаться.

— А какого… с чего он Горку отдал в интернат?

– Ну, с этим тебе тоже надо бы разобраться. Ладно, некогда мне с тобой душещипательные беседы вести. Сейчас Артур приедет, отвезет тебя к себе, сделает эхограмму.

Что за недоумение в глазах? Я же при тебе с ним договаривался. А мальчик сам дома побудет. Или ты боишься, что он пальцы в розетку будет засовывать?!

— Мальчик, а мальчик? — позвал он Игоря, ёрничая.

Горка несмело вышел из «колыбельки».

— Часа три сможешь побыть один? МЧС не надо будет вызывать?

Игорь молча остановился в дверях. Смотрел спокойно, только нижнюю губу закусил.

Когда Рыжий увел Костю, Горка сел напротив входной двери на корточки, обнял колени руками, уткнулся в них лицом. Потом вернулся в комнату. Шхунка лежала на ковре левым бортом вверх, как будто налетела на мель и опрокинулась.

— Ты почему не поел?! — огорченно сказал Лавров, включая чайник. — Я же предупредил, что могу задержаться. Ну, кашу лень было в микроволновку поставить, а бутерброды? Хоть бы чаю выпил! Нет, так не годится. Сейчас будем обедать по полной программе, и от ужина тоже не отвертишься.

Лавров читал свой детектив за полночь. Горка тоже долго не спал, глядел на узкую полоску света под дверью и думал.

То, что ни к какому морю он не поедет, ему уже было ясно. Рыжий понял это с самого начала. А Костя… он вроде Лёки. Добрый, но очень наивный, думает, что всё по справедливости делается. Уж на что Цветана опытный директор, и то, сколько она добивалась, чтобы к себе его определить. Если бы не она, то Горка со своим «аутизмом лёгкой степени» оказался бы в спецшколе за колючей проволокой. И ни майор, никто из папиных знакомых ничего бы не сделал. Тем более, что из- за маминой болезни и переездов он занимался дома, и школьных характеристик у него не было. Ведь думали, что это не надолго.

Нет, к Косте привыкать нельзя. Будешь потом вспоминать, воображать, что могло быть, как он обещал.

А к морю он сам поедет и Цветану Петровну повезёт. После девятого пойдёт в колледж, где есть общежитие. Там стипендия и подрабатывать можно.

Нет, скорее бы в лагерь. Цветана Петровна сказала, что на время ремонта останутся только он и Витя, и будут жить в воспитательской, а обедать со всеми в школьной столовой. Городской лагерь, это, конечно, не отдых