на месте. На скамейке, лицом к давно уже, очевидно, не топленному очагу, выпрямившись и прислонясь к деревянной пробке, сидит какой-то человек. Живой это человек или мертвец? В том, что он человек, сомневаться нечего. Но теплится ли еще в нем жизнь? Он представляет собой скелет, обтянутый кожей, которая не менее черна, чем угли в очаге.

Этот человек — негр. Он еще жив. Увидев трех моряков, остановившихся в дверях камбуза, он подается вперед и пытается что-то сказать.

Но один только боцман наклоняется к нему и прислушивается к его словам. Лейтенант и мичман спешат дальше, к каюте, виднеющейся там, внизу, они быстро сбегают по винтовой лестнице. Перед ними закрытая дверь. К счастью, она не заперта на замок, а только прикрыта и уступает первому нажатию ручки. Бесцеремонно, не постучав и не спросив разрешения, молодые моряки входят в каюту. Очутившись в ней, они останавливаются и бледнеют. Холодный пот выступает у них на лбу. В сравнении с той картиной, которую они видят сейчас, живой скелет, сидящий в камбузе, уже не кажется им страшным.

Кают-компания, в которой очутились лейтенант и мичман, не особенно велика. Это в порядке вещей. Ведь барк не пассажирское судно. Тем не менее кают-компания его достаточно просторна для того, чтобы в ней мог поместиться стол в шесть футов длины и четыре ширины. Именно такой стол и заполняет ее почти целиком. Ножки его ввинчены в пол. Вокруг стола стоят четыре стула.

Стол уставлен блюдами, графинами, вазами, тарелками и бокалами. На блюдах и тарелках фрукты, пирожные, конфеты. В графинах разнообразные вина. У бокалов такой вид, словно они когда-то были наполнены вином.

На столе четыре прибора, по одному перед каждым из четырех стульев. Все указывает на то, что в прерванном обеде принимало участие четыре человека. Два стула пустуют. Они небрежно отодвинуты. По-видимому, двое из обедавших встали из-за стола и удалились в другие каюты. Пустуют два боковых стула. Веер, лежащий на одном из них, и шарф, висящий на спинке другого, свидетельствуют о том, что их занимали дамы.

Двое мужчин все еще сидят за столом, первый — на хозяйском месте, второй — напротив его. В отличие от живого скелета в камбузе они принадлежат не к черной, а к белой расе. Но выглядят они не лучше, чем он. Кожа плотно обтягивает их челюсти, щеки их ввалились, подбородки выступают вперед, глаза запали в самую глубину орбит.

Они живы. Лихорадочно блестящие глаза их светятся и меняют выражение. Правда, иных признаков жизни эти люди не проявляют. Выпрямившись и словно застыв в неудобных позах, они даже не пытаются пошевелиться. На исхудалых, желтых лицах уже лежит тень голодной смерти. А между тем они сидят за столом, на котором много графинов с великолепным вином, много фруктов, сладких тортов, конфет и прочих деликатесов. Что с ними?

Не вопрос этот, а крик ужаса срывается с уст обоих молодых людей. Они остаются в кают-компании очень недолго. Через минуту, самое большее, лейтенант кидается к винтовой лестнице, взбегает наверх, приближается к левому борту, у которого все еще стоит катер, и кричит:

— Живо назад! Возвращайтесь с врачом. Скорее! Скорее!

Не говоря ни слова, матросы быстро отчаливают. Им самим не терпится вернуться на фрегат. Из всех сил налегая на весла, они не отрывают глаз от проклятого барка. Взоры их блуждают по его черному корпусу, по окошечным мачтам, по пустым палубам. Но они не видят ничего, что могло бы помочь им разгадать поведение офицеров, ничего, что пролило бы хоть слабый свет на ряд загадок, которые сплетаются между собой, как звенья одной и той же цепи. Пожилой матрос, не сумевший за всю свою долгую жизнь освободиться от предрассудков и слепо верящий в существование «сверхъестественного», угрюмо качает головой.

— Попомните мое слово, братцы! Никогда в жизни не увидим мы больше ни смелого лейтенанта, ни юного мичмана, ни старого боцмана. Никогда!

Моряки, оставшиеся на борту фрегата, толпились на юте, поглядывая то на таинственное судно, то на быстро мчавшийся к нему катер. В сущности, следить за происходящим могли только обитатели биноклей: день был не очень ясный и воду окутывала голубовато-серая дымка. Легкий туман поднялся сразу после того, как утих ветер. Он стлался над морем прозрачной, еле заметной, точно газовой завесой. И все-таки эта завеса мешала отчетливо различать далекие предметы. Даже в подзорную трубу происходившее вдали было видно смутно. Обитатели биноклей делились с остальными товарищами своими наблюдениями. Они сообщили, что катер приблизился к загадочному барку и остановился под его левым бортом. Относительно дальнейшего у них не было уверенности. Им показалось, что навстречу катеру вышли несколько человек из экипажа барка. Но поручиться за это они не могли. Голубовато-сизая дымка плотно обволакивала зловещее судно. Некоторые офицеры высказали предположение, что вокруг него клубится пар. Так или иначе, рассмотреть его сколько-нибудь детально не представлялось возможным.

В то время как моряки тщетно напрягали зрение, стараясь уловить, что делается на барке, самый зоркий из офицеров воскликнул:

— Смотрите! Наши возвращаются.

Убедившись в том, что катер действительно отчалил от барка, матросы и офицеры пришли в недоумение. Ведь нет еще и десяти минут, как их товарищи достигли своей цели! Что случилось? Чем объясняется такая непонятная поспешность?

Не успели они поделиться друг с другом своими догадками, как офицер, раньше всех заметивший, что катер идет обратно, сделал одно любопытное наблюдение. Вместо десяти весел на возвращавшемся катере виднелось только восемь. Команда его состояла не из тринадцати, а из десяти человек. Трое людей исчезли.

Эта новость нисколько не обеспокоила офицеров. По их мнению, события разворачивались совершенно естественно. Они полагали, что три человека по тем или иным причинам были вынуждены остаться на барке. Третий лейтенант пользовался среди них репутацией не только смелого, но и в высшей степени находчивого моряка. Что же удивительного в том, что, проникнув на судно, выкинувшее сигнал бедствия, он мгновенно выяснил причины, заставившие его подать этот сигнал, и распорядился, чтобы катер немедленно съездил на фрегат за всем тем, в чем, наверное, нуждались попавшие в беду люди. Такого рода предположения высказывались на шканцах.

Совсем