буду с гордостью носить её как боевую рану, полученную на службе Отечеству. Может быть, тогда заметят меня большие начальники и дадут какую-нибудь ну хотя бы маленькую медаль или, если не жалко, орден, желательно с деньгами в придачу!

Ну а если серьёзно, то даже в седьмом отсеке, то есть в самой нижней точке стремительно всплывающего снаряда, я и шестеро моих бойцов в момент кульминации и обрушения так подлетели и треснулись головами о подволок, а затем так смачно шмякнулись на пайолы, что остаётся загадкой, как у нас ничего от туловища не отвалилось.

3

Боевые потери

Лодку ощутимо качает, медленно переваливая сбоку на бок, словно огромную ленивую неваляшку. Вот уже второй час после всплытия лежим в дрейфе. Всё ещё по тревоге, то есть в состоянии, когда ничего нельзя делать. Нельзя выходить из отсека, нельзя есть, спать, справлять, как это в уставе записано, «естественные надобности». Можно только сидеть у коробки «Каштана», выполнять поступающие команды и строить самые невероятные предположения. Нельзя даже просто приоткрыть дверь в соседний шестой отсек и попытаться узнать хоть какую-то информацию о том, что же на самом деле произошло в пятом. Неизвестность угнетает. Но, слава богу, мы хоть на поверхности!

После всплытия тут же были пущены дизеля (ура! значит, пятый полностью не затоплен и все живы!) и переведены в «режим продувания главного балласта дизелем без хода». Такое практикуется на дизелюхах для избавления от остатков воды в ЦГБ, когда лодка уже всплыла и находится в позиционном положении. Чтобы не расходовать драгоценный запас ВВД, балласт в этом случае выдавливается из цистерн выхлопными газами.

И вот после двух часов тревожного ожидания по трансляции разносится долгожданная команда:

— Боевая готовность номер два надводная, третьей боевой смене заступить!

Ну вот, можно расслабиться. Значит, уже всё нормально, опасность миновала, будем жить! Наконец-то можно спокойно перемещаться по кораблю, выйти из отсека и узнать последние новости. Можно наконец-то поесть, вылезти на мостик и подышать свежим морозным воздухом.

Через открытую переборочную дверь помещение начинает наполняться людьми. Седьмой отсек на подводных лодках нашего типа традиционно является жилым. Если во втором и четвёртом обитают офицеры и мичманы, то первый и седьмой заселяют матросы. Остальные же отсеки для жилья не приспособлены совсем, в них даже крысы не доживают до совершеннолетия.

От промокших до нитки мотористов мы узнали, что в пятом вырвало забортный клапан. Струя ледяной воды толщиной в руку под соответствующим для такой глубины давлением — двадцать пять килограммов на каждый квадратный сантиметр — в несколько минут заполнила едва ли не треть отсека! Что-либо сделать было невозможно, пробоина оказалась в труднодоступном месте. Да и бесполезно, честно говоря, пытаться обуздать струю, которую ломом невозможно перешибить. Спасло положение только своевременное всплытие и грамотные действия командира.

Мотористы, побарахтавшись какое-то время в ледяной воде, сообразили, что от их суеты здесь уже ничего не зависит и даже знаменитая фраза «спасение утопающих — дело рук самих утопающих» явно уже не про них. В соседние отсеки их никто не впустит — по аварийной тревоге переборочные двери мгновенно захлопываются и блокируются, и открывать их строго-настрого запрещено. Это самое жестокое, но абсолютно оправданное правило подводной службы — аварийный отсек рассчитывает только на себя. Когда ребята это осознали, они несколько расстроились, но не потеряли присутствия духа, расселись на тёплых ещё дизелях и, глядя на стремительно растущий уровень воды, простились друг с другом и дикими голосами орали во всё горло «Варяга».

И вот лодка вновь зажила повседневной жизнью. Вернувшиеся с того света, продрогшие мотористы разложили на ревущих и теперь уже горячих дизелях промокшую робу, грязные, потные, среди шума и вони пережжённого машинного масла и топливных испарений, в одних трусах и ботинках, принялись удалять из трюма остатки воды — то, что не смогла взять помпа.

По отсекам — расслабленная суета, подначки, шутки. То здесь, то там раздаётся нервный смех. Постепенно отпускает напряжение. С запозданием до нас начинает доходить весь ужас смертельной опасности, которой мы избежали.

Пройдя через громыхающий пятый и выпав из его густо настоянной духоты в январскую стужу четвёртого, я чуть не задохнулся! Ещё раньше, сразу после всплытия, когда запустили вентиляцию для проветривания отсеков, мы, обитающие в седьмом, явственно почувствовали до боли знакомый дразнящий аромат. С первым же вдохом в четвёртом я сильно закашлялся, и у меня брызнули слёзы из глаз. Резкий, ничем не смягчённый спиртовой дух плотно заполнил все мои внутренности. Концентрация спирта в воздухе была такова, что вскоре я ощутил характерное головокружение и почувствовал явственный прилив сил, как будто употребил внутрь. Из всего чувствовалось, что именно здесь, а не в пятом произошла главная авария сегодняшнего дня или даже его трагедия.

Бедный механик! Ещё недели не прошло, как он получил на базе двадцатилитровую канистру спирта и, не успев выпить даже половины, уходя по тревоге из каюты, оставил её, родимую, дожидаться своего возвращения. И вот её нет! Опрокинулась, зараза, на бок во время исполнения сегодняшних пируэтов. Спирт вытек весь до капли! Абсолютно бессмысленно и без толку, он растёкся ровным слоем по соседним рубкам, по палубе, собрался мелкими лужицами где-то в недоступных закоулках. На механика страшно смотреть: немая скорбь всего невинно пострадавшего человечества поселилась в его глазах.

Из прочих потерь самая существенная произошла в провизионной камере. Как следовало из акта списания, незамедлительно составленного старшиной команды снабжения и заверенного по всем правилам членами корабельной комиссии, в результате опрокидывания разбились восемь ящиков болгарского вина «Медвежья кровь» (не уцелело ни одной бутылки!!!), пятьсот литров соков, растительного масла и прочих пищевых жидкостей. В полную негодность пришли практически все продукты, полученные неделю назад на продовольственном складе базы, всего около трёх тонн. Каким-то непостижимым образом оказались полностью уничтоженными десятка три ящиков с тушёнкой и сгущёнкой, килограммов двести балыков и копчёных колбас, подвешенных от крыс на шкертах к подволоку провизионки.

Как человек отзывчивый и искренне сопереживающий чужому горю, я тут же поспешил выразить соболезнование нашему старшине команды снабжения, стеснительному, в меру упитанному мичману с типичной для интенданта пожарно-красной физиономией. При этом я тонко намекнул, что готов день и ночь работать на разборе завалов, помогая ему поскорее устранить последствия столь чудовищной катастрофы, но он засмущался, ещё больше покраснел и почему-то отказался.

Должен сказать, что потери эти ещё не так велики. Если подойти к делу творчески, то списать можно было гораздо больше. На одной из наших подлодок, к