свет залил двор, заставив меня заморгать, а клубы дыма — обрести очертания.

— Я поговорить с тобой пришел.

— Мы с тобой очень хорошо поговорили месяц назад, — напомнила я тут же, не удержавшись. — Я все помню, Костя. Потери памяти пока не было.

— Мама твоя сказала, ты на Севера решила поехать, — все так же чуть растягивая слова и как будто не заметив укола.

— Меня есть, кому проводить. — Я пожала плечом свободной руки. — Можешь не утруждаться.

И вот тут от его мнимой расслабленности не осталось и следа. Костя отшвырнул сигарету в траву, выпрямлся и вперил в меня взгляд; глаза его сверкнули яркой зеленью.

— И кому это?

— А это, мой дорогой бывший друг, не твое кошачье дело, — отрезала я, уже не скрывая удовлетворения в голосе. — Я не интересуюсь твоими девками, а ты…

Он ухватил меня за подбородок своими длинными цепкими пальцами и задрал мою голову так резко, что перед глазами на мгновение все поплыло.

— Времени не теряла, да, Юсь? — Сквозь зубы, все крепче сжимая пальцы, и голос уже похож на рычание разозленной большой кошки, а не на мурлыканье кота. — Молодец. Умница. Быстренько нашла мне замену.

— Да и ты тоже не растерялся, Костя, разве нет? — зашипела я в ответ.

О да, о похождениях моего Лукьянчикова добрые люди меня охотно просвещали. Вот только он больше не был моим Лукьянчиковым, и на этот раз я намерена была упираться до последнего.

— Убери руку, Костя.

Как не ему.

— Куда ты собралась?

— Не твое это дело, ясно? — Я дернула головой. — Вон, подружек своих допрашивай.

— С подружками мне есть, чем заняться, кроме допросов, ты уж поверь, — отрезал он.

— Тогда иди и занимайся! — Я оттолкнула его свободной рукой, и Костя отпустил меня, но когда я взялась за ручку двери и попыталась ее открыть, просто прислонился боком и не позволил. — Да дай же мне зайти в мой собственный дом!

— Мужика какого-то себе на Севере нашла, да? К нему так рвешься?

— Да какая тебе разница?

— Ты ответить можешь или нет?

О господи, как много раз это все уже было. О господи, как мне хочется поставить это ведро с картошкой Косте на ногу. Ну почему именно он, почему я не могла найти себе спокойного парня, который не превращал бы меня в фурию и не называл бы меня идиоткой через два слова на третье?

— Костя. — Я глубоко вздохнула и попробовала зайти с другой стороны. — Я тебя Христом богом прошу, давай мы уже разойдемся раз и навсегда. Мы ведь оба знаем, что будет. Сначала недели три мы не будем вылезать из постели, и все будет просто прекрасно. Потом еще столько же мы будем доводить друг друга до кипения, но все равно будем делать вид, что все хорошо и мы вообще не жалеем о том, что снова сошлись. А потом у тебя или у меня сорвет тормоз, и мы начнем бить тарелки и посылать друг друга куда подальше. Мы уже все это проходили. Ты все это знаешь лучше, чем я. И ведь я уезжаю, так что какой уже смысл…

Что-то этакое вдруг вспыхнуло в его глазах, и я прищурилась, когда меня осенило.

— Так вот оно что… Вот оно, значит, вот в чем дело. Думаешь, за оставшееся время мы не успеем надоесть друг другу и расстанемся, пока все хорошо. Захотелось просто на прощание задать жару, да? Все равно я уеду, так какая уже разница, начнем мы бить тарелки или нет?

— Ну а если так, с чего бы ты вдруг стала против? Никогда же не была, — процедил он сквозь зубы, и в глазах у меня потемнело.

Я оттолкнула его — уже обеими руками — от двери, и Костя отступил, но мне уже не нужно было, чтобы он просто ушел, я хотела высказать ему все, что скопилось у меня на языке, вылить, выплеснуть все эти горькие чувства, которые он — ненавижу его за это! — постоянно во мне пробуждал.

— Ну ты продуманный, Лукьянчиков! — Я сжала кулаки, подступая ближе. — Ну ты молодец! Поговорить он пришел, зубы мне заговаривает, про мужиков расспрашивает, видите ли. Это чтобы проверить, не занято ли место? Занято, мой дорогой, и кое-кем получше тебя!

— Да пошла ты к черту! — взорвался он.

— Пойду, да, не в первый раз, вот только сначала я вот что тебе скажу, Костя: мне ты как любовник не интересен, так что проваливай к своим подружкам и…

— Ах вот как! — Он ухватил меня за руку и притянул к себе, и я уперлась ладонями в его грудь, ненавидя сейчас его так страшно, что готова была ударить. — Значит, не интересен, да? Значит, спала со мной без всякого интереса, да, мучилась, бедненькая? Еще скажи, все три года мучилась, скажи, так?

— Да перестань ты меня хватать! — выкрикнула я ему в лицо.

Костя отшвырнул меня прочь, так, что я не удержалась на ногах и хлопнулась на пятую точку в пожухлую траву. Тут же подскочил, схватил за локоть и вздернул на ноги — в этом был весь Лукьянчиков, противоречивый и сложный, как головоломка, взрывной и одновременно какой-то до трогательного заботливый идиот, — и сердце мое, еще секунду назад ненавидящее его до одури, едва не растаяло.

Но только едва.

— Ты не ушиблась?

— Нет! — рявкнула я.

Он тут же отпустил руку.

— Ты скажешь, куда собралась?

— В Новый Уренгой.

— Одна?

— Да! А теперь проваливай!

— Идиотка чертова.

— Ненормальный!

…Я не слышала Костю почти год, и поэтому была более чем удивлена, когда он позвонил. Мы поговорили — коротко и очень осторожно, а потом еще раз, и я стала потихоньку оттаивать, и поняла вдруг, что даже скучаю по его чувству юмора и вечно чуть прищуренным зеленым глазам, а еще были эти сплетни, которые не давали мне покоя…

Разговоры с Костей помогали мне отвлечься — и не только от них. Как-то так вышло, что после того раза я и Ростислав Макаров стали часто задерживаться на работе вдвоем и иногда уезжать с работы на его машине. То метель, то гололед, а еще и живем рядом