Они даже радовались: оперативно сработали. Проснётся Хозяин, а уж и газеты с его портретом вышли. Как в Америке! Областные газеты не успели бы так обернуться, как они тут. Знай наш район!

В Т О Р Н И К

Проснулся Хозяин в гостинице Горяного поздно, в 10-м часу. И сразу за бальзам в бутылке — трещала голова, глаза почти не разлеплялись. Бальзам этот выдавал ему его лечащий обкомовский врач, и ещё не было случая, чтобы не помогло. Хозяин накапал в рюмку с коньяком, и выпил.

Потом он сидел на кровати, держа голые ноги на прохладном полу, и хотел уже встать, чтобы умыться, когда вошла из другой комнаты Лида — розовая, свежая, будто умытая живою водой. А ведь пила наравне. Правда, он с Горяным и до этого "принял", но всё равно молодость есть молодость.

— Василий Мартынович, встали? Сейчас кофе горячего принесу и яичницу сделаю, — донёсся до него её голос. — А вы пока примите ванну. — Лида исчезла.

Он помотал головой, открыл заплывшие глаза и поднялся. По-прежнему приятно холодило под ногами. Прошёлся враскорячку к большому трюмо и посмотрел на себя. Жирная отвисшая грудь, волосатый живот-бочка. И ноги теперь видно — кривые, короткие, тоже волосатые. Он злобно простонал и отвернулся.

Торопливо надев огромную шёлковую пижаму и такие же, в полоску шаровары, отчего сразу утомился и вспотел, он снова налил себе рюмку коньяка и выпил — скорее утихнет голова. В окно больно было смотреть — хлестало солнце. И вообще, было больно. Что же она, не видела, что ли, его вчера? А не противилась. Ну, и продажные же эти бабы!

Впрочем, не это его угнетало, к этому привык. А то, что чуть не опозорился перед ней. Хорошо, захватил свой флакон с женьшеневой настойкой. Укатали, видно, годы, всё чаще приходилось прибегать к возбудителю. Презирает, наверное, теперь. Или смеётся.

Он простонал ещё раз. Но, выпитое уже действовало. Разлепились глаза, в груди и животе разливалось, отогревающее душу, тепло, голова не кружилась, и не мутило, и он направился в ванную комнату.

Шёл опять враскоряку — тёрлись толстые ляжки, приходилось так расставлять ноги, будто нёс между ними горячий футбольный мяч. Ну, и жизинь, мать иё у душу! Хорошо хоть Горяной этот… приготовил нужного размера пижаму и прочее.

Лёжа в прохладной воде, он почувствовал, что голова успокоилась окончательно, и с теплом подумал о Лиде. Прав Горяной, хорошая баба! Может, она и не видела его вчера в темноте?

Хозяин надавил кулаком на живот. Тугой, гад, хоть пинком бей, отскочит, и всё. Шо з ним делать, ничё вже не помогает! Настроение опять испортилось, и брился он, тяжело вздыхая и чертыхаясь.

Завтракал тоже без удовольствия, торопясь. Но взглянул на Лиду, вернее, на её грудь в вырезе платья, и загорелся. Вспомнил крепкие стройные ноги, и поднялся. Попробовать накапать из флакона ещё раз?

Чемоданчик лежал под кроватью — там всё. Он хотел нагнуться, чтобы достать, но не получилось — мешала "бочка". Что же ему, на больные коленки, что ли, падать?

— Достань! — сказал он, чувствуя, как участилось дыхание, а грудь и спину охватило жаром.

— Что, чемоданчик, Василий Мартынович? — Лида подошла, легко нагнулась и вытащила из-под кровати его заграничный чемодан.

Он прошёл с флаконом к столу, накапал в рюмку, проговорил:

— Мотор што-то барахлит.

— Перепили вы вчера, не бережётесь, — сочувственно заметила Лида. — А что это за лекарство, Василий Мартынович? Заграничное?

Не стал объяснять ей, зачем ему нужны теперь эти китайские штучки. Ей своё надо — квартиру в областном центре. Директорский пост в универмаге. А ему — своё. Да вот что-то… Наверное, и впрямь вчера перебрал. В магазин он её, конечно, пристроит — плёвое дело. Не сложнее будет и с квартирой. А вот много ли получит от неё сам, это ещё вопрос. Идут годы, и ничего с этим не поделаешь. Не за горами то время, когда и флакон не поможет. А хороша же, стерва, ух, хороша ягода!

Он усмехнулся. Много у него этих ягод по области, всех уж и не собрать самому. Пасутся на его полянах, как пить дать, другие. Конечно, пасутся. Дурак, что ли, тот же Горяной? Сначала сам, видно, попользовался. А ему вот, только на пробу… Ох, дорого эти пробы обходятся! Одной — шубку, другой — квартиру, третьей…

— Лида! — сказал он, не глядя на неё. — Я, той, шофёра за тобой, в субботу вечером, пришлю. Привезёт тебя ко мне на дачу.

— Хорошо, — тихо согласилась она.

Хозяин выпил свой возбудитель, и не видел, как Лида морщилась с отвращения. Не замечал и того, что в течение почти получаса, пока ждал и надеялся, что захочет, сидела напряжённой и она. Тоже ждала, когда его унесёт. А его всё не уносило. Чего-то сидел, вёл пустой разговор.

— Ну, вот и, той, позавтракали. Спасибо. Чего тепер делать будем? — Хозяин игриво хихикнул.

Она съёжилась, опустила голову — чтобы не заметил выражения лица. Знала, что у неё сейчас там нарисовано. Да и сама не могла видеть этого борова. Старый, пузатый, а туда же!..

— Позавтракали, гоорю. И башка, той, нибыто втихла.

— Вчера вы говорили, что в город вам надо… пораньше. — А лица так и не подняла — теребила пальцами скатерть.

Он, словно и впрямь, услыхал её мольбу:

— Да, Лидочка, надо, той, ехать. Бюро в миня сёдни. Головы будем знимать, мерзавцам!

— Работа, я понимаю! — горячо откликнулась она и сделала вид, что смотрит на него тёплыми благодарными глазами. Радость-то всё же была: сейчас уедет.

Он уловил в ней эту перемену и тоже радостно подумал: "Всё-таки эти деревенские, той, человечнее. Вон какая благодарная вся сидит! Хорошая баба, не обижу!"

— Надо, Лидочка, надо, это ты правильно. Уся ж область на мне, без миня — ничё не решат. Бездельник на бездельнику!

Он пошёл переодеваться, а она вынесла посуду, чтобы помыть. Когда вернулась, Хозяин был уже одет, но не мог нагнуться, чтобы завязать на туфлях шнурки. Думала, сейчас попросит. Но он продолжал стараться сам — пыхтел.

Ожидая, когда уберётся, она думала о том, как переедет жить в город. Никакая она не сельская, видеть не может деревню! Но пришлось вот закатиться даже сюда, из Курска. Так сложилась жизнь. Однако и здесь уже молотят про неё языками. Деревня, всё на виду! А в городе — её не знает никто, языками трепать будет некому. Найдёт себе хорошего человека — по душе чтобы, и выйдет замуж. Тогда и боров отлепится. Даже