— Бандиты, чтоб вам пусто было!

Поделив апельсины, мы направились на Деланси-стрит, где находился мой дом.

— Смотри-ка, это Пегги, Пегги Бумеке, — взволнованно прошептал Косой.

У нашего подъезда, лениво прислонившись к двери, стояла светловолосая Пегги — дочь дворника и нимфоманка.

— Привет, ребята! Дай мне кусочек твоего апельсина, Лапша! — крикнула она мне.

— Я дам тебе кусочек своего апельсина, если ты дашь мне кусочек своей…

Патси не закончил фразу; он стоял, улыбаясь и с надеждой глядя на нее.

— Ну ты и нахал. — Она хихикнула, довольная этим предложением. Тем не менее Пегги его отшила. — Позже, птенчик, не сейчас. И не за апельсин — принеси мне пирожное, русскую шарлотку, если хочешь, чтобы я дала тебе кое-что взамен.

Проходя мимо Пегги, я ее ущипнул.

— Ох, Лапша, перестань, не здесь, лучше пойдем под лестницу, — прошептала она.

Я был очень молод. Я сказал:

— Нет, сейчас я голоден.

Макси бросил мне вдогонку:

— Встретимся после ужина у Джелли, Лапша.

— Я приду! — крикнул я в ответ.

Я бегом промчался по пяти пролетам скрипучей лестницы и влетел в нашу темную и тесную квартирку. В ней стоял чудесный запах пекущегося хлеба.

— Ужин готов, мама? — завопил я, швырнув в угол учебники.

— Это ты, мой мальчик, мое золотце?

— Да, ма, я спрашиваю — ужин готов?

— Что ты спрашиваешь?

— Я спрашиваю, ма, — ужин готов?

— Да, да, он готов, но подожди, пока твой отец и братья вернутся из синагоги, и я зажгу праздничные свечи.

— Я голоден, ма. Почему я должен ждать твоих свечей и папы?

— Потому что, если бы ты был как твой папа и братья, ты бы не попадал все время в неприятные истории, и не ходил бы всегда таким голодным, и, может быть, хоть иногда думал бы о синагоге. — Мама испустила глубокий вздох.

— Я думаю о еде и о том, чтобы делать деньги, большие деньги, мама, — миллион долларов.

— Миллион долларов? Это очень глупо, сынок, поверь мне. Миллион долларов — это для миллионеров; а для бедных людей есть синагога. А теперь не мешай, пожалуйста, — мне надо закончить со стиркой, чтобы мы могли принять ванну перед Днем отдохновения. И не забудь напомнить — я должна вымыть тебе голову с керосином.

— Ма, а папа занял денег, чтобы заплатить за квартиру?

Я услышал, как мама снова глубоко вздохнула:

— Нет, сынок.

Я взял «Робин Гуда», которого одолжил мне Макси, и стал перечитывать его заново. Я был ненасытным читателем. Я мог читать все, что попадалось мне под руку.

Я слышал, как мама энергично трет одежду, замоченную в ванной. Дневной свет начат постепенно меркнуть. Скоро читать стало трудно. Я чиркнул спичкой и взобрался на кресло. Я попытался включить газ, но в лампе его не было. Я крикнул:

— Ма, у нас нет газа!

Она тяжело вздохнула:

— Я весь использовала, чтобы выпечь хлеб и нагреть воду для стирки.

— Брось в счетчик четвертак, ма, я хочу читать.

— Не могу, сынок.

— Почему, ма?

— Сегодня вечером у нас будут свечи.

— Но я не могу читать при свечах.

— Прости, сынок, но больше тратить нельзя. Я заправлю лампу завтра вечером. Может быть, так мы сможем дотянуть до следующей недели.

Я хлопнул дверью и отправился в туалет, который находился в коридоре: им пользовались все шесть семей, живших на нашем этаже. Мне потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к стоявшей в нем вони. В потайной нише за унитазом я держал коробочку с окурками, которые вылавливал в сточных канавах. Я выкурил три окурка, чтобы подавить аппетит. Я заметил, что на стене, где обычно висел на гвозде рулон оберточной бумаги, ничего нет.

— Кончилась бумага для дерьма, — пробормотал я.

Про себя я заметил, что надо достать немного бумаги на Атторни-стрит, где торговцы фруктами выбрасывали ее, когда разворачивали свои апельсины, или, как запасной вариант, стянуть телефонную книгу из кондитерской Джелли.

Я услышал приближавшиеся шаги. Я с надеждой ждал. Дверь туалета открылась. Да, это оказалась Фанни, она жила дальше по коридору. Фанни была моя ровесница.

— О, это ты! — воскликнула она, глядя на меня с приятным удивлением. — Почему ты не запираешь дверь, как принято? — Фанни кокетливо улыбалась.

Я отвесил насмешливый поклон:

— Заходите, заходите, как сказал паук мухе.

Она, улыбаясь, стояла в двери.

— Похоже, птенчик, ты не прочь потрогать меня своими невинными ручками?

Фанни хихикнула. Положив руки на свои широкие бедра, она стала покачиваться взад-вперед. Короткое тугое платье плотно обтягивало ее полную круглую грудь и всю маленькую пухлую фигурку. Это меня сильно возбудило. Я запустил руку за вырез ее платья. Я нащупал теплые гладкие молодые груди. Я слегка сжал ее соски. Она продолжала покачиваться с закрытыми глазами, прерывисто дыша.

— Ну как, это нравится твоим сиськам, Фанни? — прошептал я.

Фанни открыла глаза. Она улыбнулась:

— Сиськи — это то, что дают малышам, чтобы они сосали молоко, а не то, чем играют мальчики.

— Входи, — прошептал я в возбуждении, — я запру дверь, и мы с тобой поиграем. — Я потянул ее за руку.

Она подалась назад:

— Сначала сходи к Джелли и купи мне русскую шарлотку.

— Кто тебя этому научил? Пегги? — проворчал я.

Фанни хихикнула.

— Ну что, купишь мне пирожное? А если принесешь два, я позволю тебе поиграть у меня между ногами.

— Да, да, — задыхался я, — я куплю тебе целую коробку шарлоток.

Она засмеялась, услышав мой прерывавшийся голос. Я обхватил ее за мягкие большие ягодицы и притянул к себе. Мне почти удалось закрыть дверь. В это время с другого конца коридора донесся глубокий рев, похожий на мычание коровы, зовущей своего теленка.

— Фанни, Фанни, скорее, я тебя жду.

Фанни прошептала:

— Это мама. Мы собираемся идти на ужин к моей тете Рифке. Дай мне пройти. Я позволю тебе поиграть со мной в другое время.

Мне не хотелось ее отпускать. Я был слишком возбужден.

— Пожалуйста, пусти меня. Я хочу писать, — сказала она. — Если не отпустишь, я напущу себе в штанишки.

Я выпустил ее из рук. Она задрала платье, спустила штанишки и села на унитаз. Я с отвращением ушел. Я решил, что она слишком вульгарна.

Я спустился вниз в надежде встретить Пегги. Я посмотрел в подвале. Проверил все туалеты на каждом этаже. Даже на крышу заглянул. Ее нигде не было. Разочарованный, я вышел на крыльцо и стал смотреть на девушек и отпускать непристойные замечания, когда они проходили мимо.