___________________________

«In pascuis virentibus me collocavit, super aquas quietis eduxit me.» — «Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим». /«Сокровищница Давида». Псалом 22(2)/

Глава 2

2. Волк-оборотень появляется вновь. Безмолвный свидетель. Сумерки нагрянули внезапно. А вслед за ними ночь чёрным туманом окутала Нидарос вместе с с окрестностями, погружая само городище в ночную дрёму, заполняя тьмой просторы лугов и все уголки опустевшего леса. Давно отзвучал последний удар храмового колокола. Один за другим исчезли, растворяясь во тьме, звуки человеческого жилья: голоса хозяев и их детей, звон посуды, разговоры слуг и рабов. Гаснет свет редких лучин и сальных светильников, но продолжает мерцать скудный отсвет догорающих очагов. Ночью здесь так тихо, что редкие отдаленные звуки — голоса людей, собачий лай, скрип дверей и лесных деревьев — слышны, будто они совсем рядом.

И вот теперь сонная ночная тишина целиком поглотила эту землю. Тьма, покой и тишина вокруг… Но вскоре всё изменилось — наступило время хозяйки ночного неба, Луны. Мертвенно-бледный, серебристо-безжизненный свет её разорвал туманный покров ночи, высвечивая тропинки, ведущие от стен Нидароса через спящие луга к величественному и таинственному ночному лесу. Как руками крестьянина, снимающими сноп колосьев с нивы, свет этот выхватил из тьмы дуб, веками стоявший на лесной опушке. Под сенью исполина многие лета нежились, множились, умирали и возрождались целые поколения лесных трав, ягод, цветоносных кустов. И всё это время дуб щедро дарил свои плоды лесному зверью. А люди издревле почитали его как древо Одина — привычный и безотказный порог старой веры, к которому смертные прибегали в надежде на помощь мудрого и могучего, но преданного теперь забвению, бога.

В свете луны женская фигурка, движущаяся к опушке леса, казалась едва различимой, то сливающейся с мраком ночи, то на короткий миг озаряемой лучами ночного светила. Шаги женщины замедлялись на взгорках и ускорялись на спусках лесной тропы, но по порывистой походке и частому дыханию видно было — она спешит. И всё время торопливого пути взволнованная и переполненная ночными страхами Инга, дочь рыбника Лейва Сноррисона и жена Харальда Каллессона, лодочника с пристани, обеими руками бережно прижимая к себе хнычущего ребёнка, завернутого в старый, поношенный, но всё ещё тёплый отцовский плащ, то и дело успокаивала малыша нежным материнским воркованием:

— Милый Рольф, успокойся и не плачь. Мы спешим за помощью к богу моих предков, Одину, к его чудотворному древу. Ты болен уже который день, но молитвы священника Николаса из Франкии не помогли. А вода, которую он называет святой, не возымела силы против твоей болезни. Он же всё время твердил, что нужно верить в силу его бога, Христа и отказаться от веры в старых богов, которая есть грех, а за грехи распятый бог наказывает жестоко. Потерпи, сынок, скоро мы уже придём…

Через короткое время Инга достигла подножия древнего дуба. Укутав Рольфа теплее, она уложила его поверх корней дерева.

— Здесь, под защитой Одина злые духи болезни не тронут тебя, мальчик мой. Они даже не найдут тебя здесь, оставшись караулить твою душу у самой колыбели. Всеотец защитит, он не даст злым духам овладеть тобою и отнять у тебя душу вместе со здоровьем… А я буду горячо молить его об этом. Не бойся. Видишь, мне тоже страшно, но ради тебя я убиваю свой страх. Потерпи немного, я верю — скоро тебе станет легче, — горячо шептала Инга, нежно поглаживая маленького Рольфа.

Она торопливо достала из-под одежды деревянную пластинку с чудодейственными рунами и подложила мальчику под голову. Затем, опустившись на колени и еле сдерживая набегающие слёзы, женщина стала безмолвно взывать к помощи древнего бога. Тем временем воздух посвежел, повеяло прохладой. И вот лёгкий ветер, слегка тронув ветви старого дуба, пробежался по кроне, шелестом своим, как будто отвечая на присутствие просительницы… Может быть Один, наконец, услышал мольбу страждущей женщины, обращённую к нему? А может быть это ночной ветер начал предрассветную прогулку по лесу… Но ребёнок успокоился и спокойно засопел, отправившись в страну сновидений.

Поглощённая заботами о ребёнке и молитвой, Инга не сразу уловила чужое присутствие, а ощутив его явно, лишь по тяжёлому дыханию стоявшего за спиной человека, наконец, обернулась. Черная фигура высилась рядом, в двух шагах… Человек же, если конечно эту безмолвную, холодную и страшную тень, можно было назвать человеком, стремительно шагнул навстречу.

Испуганная происходящим Инга ощутила густой запах ненависти, злого превосходства и смертельной опасности, исходящий от надвигающейся темноты. Глаза! Взгляд, доселе скрываемый куколем глухого чёрного плаща, сейчас перестал таиться. Серые и безжизненные глаза тени блеснули льдинками холода, а широкие зрачки теперь пристально смотрели в глаза Инги, открывая путь в бездну.

— Нет! Не трогай ребёнка! Уйди! Возьми меня, но сына оставь! — отчаянно крикнула женщина, выставив правую руку вперёд, а спиной заслонив малыша. — Чего ты хочешь? Что движет тобой? Ответа не последовало. А правая рука пришельца, вооружённая коротким широким мечом, сверкающей молнией выпорхнула из — под края чёрного плаща. Два едва уловимых движения… И тёмно-красный крест пауком расползся по груди несчастной, а она, захрипев упала на корни священного дуба рядом с маленьким Рольфом.

Но, о чудо, ребёнок продолжал спать… Кажется сам древний бог защитил его разум и не дал услышать предсмертный крик матери. Черный же человек продолжал своё неистовство — последовали ещё четыре удара, отделяющие конечности от тела, и последний — голова жертвы откатилась в сторону…

Несколько мгновений убийца ещё постоял над бездыханным телом жертвы, а затем перекрестившись, хриплым голосом произнёс:

— Прими, Господи, жертву мою. Ты не прекращаешь испытывать дух мой, но я стойко следую по пути, что ты указал мне в предсмертный час. Жаль, что тогда я не мог поступить, как сегодня. Пусть очищенная душа язычницы теперь свободно следует дорогой в Рай… Только смертельная мука способна снять грех закоснелого язычества и богопротивного торгашества. Всегда, только боль и смерть… Вот, что я отмерил вам, мерзкие варвары…

Плащом мёртвой Инги он стёр кровь с клинка и спрятал меч в ножны. А затем, порывшись в складках своего плаща, произнёс:

— Четыре — священное число, как четыре стороны света, как