Он расхохотался:

— Тарик Рамадан! Даже у сумасшествия есть предел!

* * *

Успех «Торжества возвышенного» постоянен. Мой триумф повторяется от вечера к вечеру. Наконец-то аль-Хиляли подвернулась пьеса, которая принесет прибыль его театру. Он положил мне ежедневный гонорар, поддерживающий меня и физически, и морально. Фуад Шельби спросил:

— Понравилось, что я о тебе написал?

Я признательно пожал ему руку и ответил:

— Спустя более четверти века в журнале появилась моя фотография…

— Это только цветочки, ягодки впереди. Ты не слышал? Обнаружился пропавший автор.

— Правда?!

— Вчера он явился к аль-Хиляли домой. Знаешь, зачем?

— Ну?

— Потребовал свою долю прибыли…

Я захохотал так громко, что напугал дядюшку Ахмеда Бургуля за буфетной стойкой. Я сказал:

— Сын Халимы! А что же ответил на это аль-Хиляли?

— Он дал ему сто фунтов.

— Обидно…

— Он остался без работы и корпит над новой пьесой.

— Скопирует что-нибудь. Вряд ли напишет что-то стоящее.

— Не приведи Господь, не говори так…

— Где ж он прятался?

— Он никого в это не посвящал…

— Уважаемый Фуад, неужели вы сомневаетесь в его виновности?

— Зачем ему убивать Тахию?

* * *

Когда я увидел гроб, плывущий от крыльца здания по рукам, у меня внутри разверзлась устрашающая пустота, и так продолжалось, пока меня не выбросило в небытие. В меня предательски вцепился плач, и я разрыдался. Одинокий звук, он привлек внимание прощающихся. Даже Аббас смотрел сухими глазами. Я вернулся к машине аль-Хиляли. Он сказал мне:

— Когда услышал, как ты рыдаешь… когда взглянул на тебя… Я чуть не рассмеялся, но Бог уберег…

Я отрезал:

— Для меня это тоже было неожиданностью.

— Не помню, чтобы видел тебя когда-либо плачущим.

Я ответил, улыбаясь:

— И хороший конь спотыкается.

Смерть возвращает к воспоминаниям о несчастной любви.

* * *

Новость я узнал в арт-кафе еще до того, как попал в театр, и поспешил в кабинет к Сархану аль-Хиляли. Я задал ему вопрос:

— Это правда?

Он ответил с прискорбием:

— Да, Аббас находился в пансионе в Хелуане. Долго отсутствовал. В его комнате нашли письмо, в котором он признается, что намерен покончить с собой.

— Его тело нашли?

— Конечно, нет, никаких признаков…

— Он упомянул, какие у него причины для самоубийства?

— Нет.

— Это точно, что он покончил с собой?

— Зачем ему исчезать, когда успех обязывает его к публичности и работе?

Нас разделяло печальное молчание, пока я не услышал его вопроса:

— Зачем ему убивать себя?

Я ответил:

— По тем же причинам, по которым себя убивает герой пьесы.

— Ты исходишь из его виновности.

— Спорим, ты не найдешь другой причины.

Новость всколыхнула артистические круги и театральную публику. Поиски ничего не дали. Были приняты обычные в таких случаях меры. Меня посетило чувство глубокого удовлетворения. Сам себе я сказал:

— Грядущему успеху пьесы не будет ни конца, ни края…

За осенью — неизбежность. Переживем ли мы холодную зиму? Жизнь проходит в торговле арахисом, семечками и кукурузными хлопьями. И эта женщина, к которой я приговорен как к тюрьме. Почему именно мы попали за решетку в этой стране, где тюрьма плачет практически по каждому? Закон безумных, уважают ли они самих себя? Что будет делать вся эта молодежь? Жди, пока не увидишь, как взрывают эти старые дома. История становится все более печальной оттого, что превращается в мусор. Жена не перестает мечтать. Но что это? Кто это? Призрак прошлого? За мной, с отравленным клинком? Что тебе надо, гнилая дрянь? Я сказал Халиме с отвращением:

— Смотри…

Она удивилась. Мы задались вопросом:

«Он пришел поздравить или порадоваться чужому несчастью?»

Вот он стоит, омерзительно улыбаясь. С глазами-щелками, мясистым носом, мощной широкой челюстью. Будь с ним жесток, как бег времени.

— Тарик Рамадан! Что тебя принесло?

Халима сказала, разволновавшись:

— Первый визит старых знакомых после нашего возвращения в этот мир.

Тарик спросил:

— Кто я, если не утопленник?

Я ответил со злостью:

— Ты явился из прошлого как самый страшный мой кошмар.

Я отвлекся на покупателя, потом посмотрел на него с презрением.

Он сказал:

— У меня плохие новости.

Халима ответила:

— Плохие новости нас уже не огорчают.

— Даже если это касается досточтимого Аббаса Юнеса?

Я возразил:

— Он любящий сын… Мне предложили вернуться в театр, а когда я отказался, он открыл нам лавку…

Жена добавила:

— Его пьесу уже утвердили!

Однако он пришел исключительно из-за пьесы. Ослепила ли его ревность? Он пережил смерть, но не может перенести успеха Аббаса. Пусть захлебнется от злости. Ты — источник всех бед. Тебя поймет только человек вроде меня, мы с тобой из одной выгребной ямы. Он пояснил:

— Действие пьесы происходит в этом доме. Она о вас. Она рассказывает о новых преступлениях, о которых никто и не догадывался.

Возможно ли это? Аббас не сказал нам ни слова о сюжете пьесы. Он идеалист. Я задал вопрос:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Всё… всё. Ты не пытаешься понять?

Что это значит? Почему Аббас изобличает сам себя? Я обратился к нему:

— Даже тюрьму?

— Это он донес на вас в полицию, и он убил Тахию.

— Что за бред!

Жена выступила:

— Что ты имеешь в виду, враг Аббаса?

И я спросил, несмотря на то, что сердце мое сжалось:

— Разве это не просто пьеса?

Халима сказала:

— У него есть разумное объяснение…

— Сами посмотрите спектакль.

— Злость ослепила тебя.

— Но преступление…