— Приветики, — сказал я с порога.

Звон чашек стих, головы повернулись. На меня уставились мамины черные глаза и пять пар голубых — точно таких, как у меня.

— Прячьте героин, — сказал Шай. Он прислонился к подоконнику, засунув руки в карманы; смотрел, как я иду по улице. — Легавые пришли.

Домовладелец все-таки разорился на ковролин — зеленый, в розовый цветочек. Комната, как и прежде, пахла поджаренным хлебом, сыростью, политурой и еще чем-то неопределенно затхлым. На столе красовался устланный салфеточками поднос с дешевым печеньем. Па и Кевин сидели в креслах, ма — на диване, между Кармелой и Джеки, как военачальник, хвастающийся военнопленными.

Ма — классическая дублинская мамаша: ровно пять футов высоты, волосы в бигудях, бочкообразная фигура фасона «лучше не лезь» и бесконечный запас неодобрения. Приветствие блудному сыну звучит так:

— Фрэнсис! — Ма откинулась на спинку дивана, сложив руки там, где должна быть талия, и оглядела меня с головы до ног. — Неужели трудно хотя бы надеть приличную рубашку?

— Привет, ма, — ответил я.

— Не «ма», а «мамочка». На кого ты похож? Соседи подумают, что я воспитала беспризорника.

Где-то на жизненном пути я сменил армейскую парку на кожаную куртку, но в остальном мои вкусы в одежде мало изменились с того дня, как я покинул дом. Надень я костюм, ма отчитала бы меня, что я много о себе воображаю. С моей ма надеяться на выигрыш бесполезно.

— Джеки говорила так, будто дело срочное, — сказал я. — Привет, па!

Па выглядел лучше, чем я ожидал. Когда-то я был похож на него больше, чем остальные — те же густые каштановые волосы, те же резкие черты лица, — но сходство с годами сошло на нет, чему я очень рад. Па постарел, поседел, штаны не достают до щиколоток, но мышцы по-прежнему в порядке, так что наезжать на него — себе дороже. С виду трезв как стеклышко, хотя с ним никогда не поймешь наверняка.

— Гляди-ка, кто оказал нам честь! Ух ты, наглая морда! — хрипло пробасил па; голосовые связки намертво просмолены «Кэмелом».

— Да, мне говорили. Привет, Кармела, Кевин, Шай.

Шай даже не потрудился ответить.

— Фрэнсис… — Кевин уставился на меня как на привидение. Надо же, совсем вырос парень — светловолосый симпатичный крепыш, еще и вымахал выше меня. — Блин, Господи!

— За языком следи, — рявкнула ма.

— Отлично выглядишь, — сообщила мне Кармела, как и следовало ожидать. Если Господь воскресший предстанет однажды утром перед Кармелой, она скажет, что он отлично выглядит. Необъятная задница впечатляла, благородный акцент «познакомьтесь с моим гайморитом» меня нисколько не удивил. В общем, все вполне предсказуемо.

— Большое спасибо, — ответил я. — И ты тоже.

— Иди-ка сюда, — позвала меня Джеки. Ее обесцвеченные волосы уложены в сложную прическу, а одевается сестра, будто застряла в семидесятых, — Том Уэйтс одобрил бы; в тот день она вырядилась в белые брюки капри и красную блузку в горошек, с оборками в самых неожиданных местах. — Садись и выпей чаю. И я с тобой чашечку выпью.

Она направилась в кухню, ободряюще подмигнув мне по дороге.

— Обойдусь, — остановил я ее. От мысли, что придется сесть рядом с ма, по коже побежали мурашки. — Давайте посмотрим на ваш знаменитый чемоданчик.

— Что за спешка? — рассердилась ма. — Сядь сюда.

— Сначала дело, потом развлечения. Где чемоданчик?

Шай кивком указал на пол у своих ног:

— К твоим услугам.

Под внимательными взглядами родственников я пролавировал между кофейным столиком, диваном и стульями.

Чемоданчик стоял у окна — синий, с закругленными углами, весь в пятнах черной плесени, смехотворные замочки были взломаны. Больше всего меня зацепило то, каким маленьким он оказался. Оливия, собираясь куда-то на выходные, паковала почти все наше имущество, включая электрический чайник. Рози отправлялась навсегда в новую жизнь — с тем, что могла унести в одной руке.

— Кто его трогал? — спросил я.

Шай засмеялся каким-то глухим горловым смехом.

— Господи, глядите, ребята: лейтенант Коломбо! Отпечатки пальцев брать будешь?

Шай темноволосый, подвижный и неугомонный, от носа к губам и между бровями залегли глубокие морщины. От него шибает нервной энергией, будто от электрокабеля.

— Только если вежливо попросишь, — ответил я ему. — Вы все его хватали?

— Да ни за что! — отозвалась Кармела, слегка пожав плечами. — Такая грязюка…

Я поймал взгляд Кевина. На секунду показалось, что я вообще никогда не уезжал.

— Мы с па хотели открыть, так заперто же… — сказала ма. — Я позвала Шая и велела захватить отвертку. А что такого? Непонятно ведь чей. — Ма бросила на меня воинственный взгляд.

— Верно, — ответил я.

— А как увидели, что внутри… Ох, меня в жизни так не трясло. Чуть сердце не выпрыгнуло; думала, инфаркт будет. Я так и сказала Кармеле: «Слава Богу, ты на машине, отвезешь меня в больницу, если что…» — Взгляд ма ясно говорил, что во всем буду виноват я, хотя она еще и не решила, как именно.

— Тревор за детьми присмотрит, ужином накормит, — пояснила Кармела. — Он просто молодец.

— Мы с Кевином приехали, заглянули внутрь, — сказала Джеки. — Что-то трогали, не помню, что именно.

— Привез порошок для дактилоскопии? — поинтересовался Шай. Он сгорбился у окна и наблюдал за мной, прищурившись.

— Привезу в другой раз, если будешь хорошим мальчиком. — Я достал из кармана куртки хирургические перчатки и надел их.

Па засмеялся глубоким, скрежещущим смехом; но смех превратился в беспомощный приступ кашля, сотрясающего папино кресло.

Отвертка Шая лежала на полу рядом с чемоданчиком. Я встал на колени и приподнял отверткой крышку. Два эксперта из Технического отдела мне кое-что должны, а пара очаровательных лаборанток ко мне неровно дышат, так что анализы сделают без шумихи, однако не обрадуются, если я буду без надобности лапать вещдоки.

Плотный комок ткани почернел от плесени и местами расползся от сырости. От него пахло, словно от сырой земли, — именно этот запах я уловил, как только вошел в комнату.

Я медленно, по одной, доставал вещи и выкладывал на крышку чемоданчика. Одна пара свободных джинсов с клетчатыми заплатками на коленках. Один зеленый шерстяной пуловер. Одна пара узких джинсов с молниями на лодыжках — Господь всемогущий, я узнал их; джинсы так обтягивали бедра Рози, что у меня перехватывало дыхание. Я продолжал работу не моргнув глазом. Одна мужская фланелевая рубашка без воротника — синие полоски на когда-то кремовом фоне. Шесть пар белых хлопковых трусиков. Длиннополая блузка в лиловых и синих «огурцах» почти насквозь прогнила; я подобрал ее, и из складок выпало свидетельство о рождении.