Джеки протянула пачку.

— Лучше не начинай. Отвратительная привычка.

— Я только по особым случаям.

Я щелкнул зажигалкой, Кевин наклонился ко мне, и тень его ресниц легла на щеку, делая его похожим на спящего ребенка, румяного и невинного. В детстве младший брат меня боготворил, повсюду за мной таскался, а я однажды расквасил нос Живчику Хирну за то, что он отнял у Кевина мармеладки. Теперь Кевин пах лосьоном после бритья.

Я кивнул на окошко седьмого дома:

— А у Салли сколько ж всего детей?

Джеки протянула руку через плечо, забрала у Кевина свою пачку.

— Четырнадцать… Как представлю, так выть хочется.

Я хмыкнул, поймал взгляд Кевина и улыбнулся.

Кармела, помолчав, сообщила:

— А у меня четверо. Даррен, Луиза, Донна и Эшли.

— Да, Джеки говорила. Ты молодец. На кого похожи?

— Луиза — на меня, помоги ей Господь. Даррен — в папу.

— Донна — вылитая Джеки, — встрял Кевин. — Зубы торчком и все остальное.

Джеки пихнула его:

— А ну, заткнись!

— Они, наверное, уже выросли, — сказал я.

— Да еще как. Даррен в этом году получает аттестат. Пойдет в университет — на инженера учиться.

Никто не спрашивал о Холли. Возможно, я недооценил Джеки; возможно, она действительно умела держать рот на замке.

— Вот, посмотри. — Кармела порылась в сумочке, нашла мобильник, пощелкала кнопками и протянула мне.

Я пролистал фотки: четыре заурядных конопатых ребенка; Тревор — такой же, как прежде, только волос поубавилось; домик застройки семидесятых, не помню в каком унылом пригороде… Похоже, все мечты Кармелы сбылись. Молодец, этим не многие могут похвастаться, хотя я от такой жизни глотку бы себе перерезал.

— Замечательные детишки, — похвалил я, возвращая телефон. — Поздравляю, Мелли.

Надо мной послышался легкий вздох.

— «Мелли»… Господи, сто лет этого не слышала.

Неяркий свет словно вернул нас в прежние времена, убрал морщинки и седые пряди, разгладил тяжелую челюсть Кевина и стер макияж с лица Джеки; и мы, пятеро, снова свежие, остроглазые и неугомонные, в темноте плетем мечты — каждый свои. Если бы Салли Хирн взглянула в окно, она бы увидела нас прежних: дети Мэки на крыльце. На какое-то безумное мгновение я даже порадовался, что оказался дома.

— Ох, — сказала Кармела, елозя; она никогда не умела наслаждаться тишиной. — Всю задницу отсидела. Ты уверен, Фрэнсис, что так и случилось, как ты сказал в доме? Что Рози собиралась вернуться за чемоданчиком?

Шай с пыхтением, которое могло сойти и за смех, выпустил дым сквозь зубы.

— Полнейшая хрень. Фрэнк знает это не хуже меня.

— За языком следи! — Кармела шлепнула Шая по коленке. — Что ты имеешь в виду? Почему полная хрень?

Шай пожал плечами.

— Ничего я не знаю, — сказал я. — Вполне вероятно, что Рози в Англии и счастлива.

— Без билетов и документов? — спросил Шай.

— Деньжата у нее были, билет она могла и новый купить, а документов в Англии в то время не спрашивали.

Мы и впрямь свидетельства о рождении решили захватить только на случай, если придется писать заявление на пособие, пока не найдем работу. Ну и пожениться хотели…

— Но все-таки, — тихо спросила Джеки, — правильно я сделала, что позвонила? Или нужно было просто…

В воздухе повисло напряжение.

— …оставить все как есть, — закончил Шай.

— Нет, — ответил я. — Ты поступила совершенно правильно, сестренка. У тебя первоклассное чутье.

Джеки вытянула ноги и рассматривала высокие каблуки. Я видел только ее затылок.

— Ага, — ответила она.

Мы еще посидели и покурили. Запах солода и горелого хмеля пропал; на «Гиннессе» в девяностые поставили что-то экологическое, так что в Либертис теперь пахло выхлопными газами и соляркой — безусловно, прогресс. Мотыльки кружились вокруг фонаря в конце улицы. Наши качели — канат, прицепленный к верхушке столба — исчезли.

Мне хотелось узнать еще кое-что.

— Па выглядит неплохо, — сказал я.

Молчание. Кевин пожал плечами.

— Спина не ахти, — произнесла Кармела. — Джеки…

— Да, я слышал, что со спиной проблемы, но выглядит он молодцом.

Кармела вздохнула:

— Когда как… Сегодня получше, так он и орел орлом; а вот если…

Шай затянулся, держа сигарету большим и указательным пальцами, на манер гангстеров в старых фильмах.

— Когда похуже, приходится его в сортир на руках таскать, — заметил он.

— Врачи хоть знают, в чем проблема? — спросил я.

— He-а. Может, из-за работы, может… Ничего не могут сказать. В любом случае ему все хуже.

— А пить он бросил?

— Тебе-то что за дело? — раздраженно спросил Шай.

— Па бросил пить? — повторил я.

Кармела шевельнулась.

— Да нормально все.

Шай отрывисто рассмеялся — словно гавкнул.

— С ма он нормально обращается?

— Не твое собачье дело! — отрезал Шай.

Остальные трое замерли, ожидая, бросимся ли мы друг на друга. Мне было двенадцать, когда Шай раскроил мне голову на этих самых ступеньках; до сих пор шрам остался. Впрочем, очень скоро я его перерос. У него тоже есть шрамы.

Я не спеша повернулся к Шаю:

— Я ведь вежливо спросил.

— Что-то двадцать лет ты не спрашивал.

— Спрашивал, — тихо сказала Джеки. — Много раз.

— И что? Ты сама здесь больше не живешь, знаешь ничуть не больше его.

— Вот поэтому я и спрашиваю, — сказал я. — Па нормально обращается с ма?

Мы с Шаем уставились друг на друга в сгустившихся сумерках. Я приготовился быстро отшвырнуть сигарету.

— А если я скажу «нет», — хмыкнул Шай, — ты бросишь свою холостяцкую берлогу и переедешь сюда — присматривать за ма?

— В квартиру под тобой? Ах, Шай. Ты так по мне скучаешь?

Над нашими головами с треском поднялось окно.

— Фрэнсис, Кевин! Вы идете, в конце концов? — крикнула ма.

— Сейчас! — проорали мы хором.

Джеки фыркнула:

— Ах, нас послушать…

Ма захлопнула окно. Через секунду Шай откинулся на ступеньку, плюнул через перила и перестал буравить меня взглядом. Все расслабились.

— Мне все-таки пора, — сказала Кармела. — Эшли любит, чтобы мамочка ее спать укладывала, Тревору она нарочно все нервы измотает.