Когда Гет и его дама одолели первый лестничный марш, Шиндлер пересек холл и направился в заднюю часть дома.

Пфефферберг и Лизек услышали коменданта значительно раньше его появления: добравшись до спальни, он принялся что-то рассказывать своей спутнице.

Молча, бесшумно Пфефферберг и Лизек собрали свое оборудование, чтобы, прокравшись через спальню, выскользнуть из нее через боковую дверь.

Но Гет их засек: узрев штырь для чистки труб, он решил, что эти двое явились с целью покуситься на его жизнь. И только когда Лизек выступил вперед и дрожащим голосом начал говорить, комендант понял, что они всего лишь заключенные.

– Герр комендант, – докладывал Лизек, у которого перехватывало дыхание от вполне оправданного страха. – Хочу сообщить, что у вас в ванной заклинило сток…

– Ах, вот как, – сказал Амон. – И, значит, ты – специалист по очистке.

Он кивнул мальчишке:

– Подойди-ка, дорогой.

Едва сделав шаг вперед, Лизек получил такой жестокий удар, что улетел под кровать.

Амон снова повторил приглашение подойти, явно стараясь развлечь барышню зрелищем. С трудом встав, Лизек снова приблизился к коменданту, чтобы получить очередную плюху. Когда мальчишка поднялся во второй раз, Пфефферберг, как опытный заключенный, ждал чего угодно – например, что их сейчас погонят в сад, где обоих сразу пристрелит Иван…

Но вместо этого комендант просто рявкнул, чтобы они убирались, чему перепуганные заключенные незамедлительно подчинились.

Когда через несколько дней Пфефферберг услышал, что Лизек мертв – Амон застрелил его, он предположил, что поводом к убийству послужил инцидент в ванной. На самом деле причина была совсем другая: Лизек позволил себе запрячь лошадь в пролетку для герра Буша, не испросив предварительно разрешения у коменданта.

На кухне виллы горничная, чье настоящее имя было Хелен Хирш (Гет называл ее Леной из лени, считала она), подняв глаза, увидела в дверном проеме одного из гостей. Вздрогнув, она поставила на стол тарелку с остатками мяса и замерла в тревожном ожидании.

– Герр… – глянув на его смокинг, она наконец нашла подходящее слово для обращения к визитеру, – герр директор, я всего лишь собирала кости для собак герра коменданта…

– Пожалуйста, успокойтесь, – ответил Шиндлер. – Вы не обязаны докладывать мне, фрейлейн Хирш.

Он обошел вокруг стола.

Хотя он вроде не собирался приставать к ней, девушке было страшно. Амон обожал истязать ее, но еврейское происхождение спасало ее от сексуальных притязаний. Но теперь перед ней стоял немец, который не был столь подвержен расовым предрассудкам. К тому же она не привыкла к такому тону и вежливому обращению, хотя порой к ней на кухню забегали эсэсовцы и младший состав, чтобы пожаловаться на Амона, и они говорили с нею вполне нормально.

– Вы не знаете меня? – спросил гость, словно он был знаменитым футболистом или скрипачом, чье ощущение собственного величия оскорблял тот факт, что кто-то не знает его. – Я Шиндлер.

Она склонила голову.

– Герр директор, – сказала она. – Конечно же. Я слышала о вас… и вы тут бывали раньше. Я помню…

Он обнял ее за плечи, сразу же почувствовав, как напряглось ее тело, и легко скользнул губами по ее щеке.

– Не бойтесь… Это поцелуй совсем другого сорта, – пробормотал он. – Я целую вас из жалости… если хотите знать.

Она не смогла сдержать слез.

Шиндлер крепко поцеловал ее в лоб, на манер того, как в Польше прощаются на вокзалах, звучно причмокнув губами. Она увидела, что он тоже готов заплакать.

– Этот поцелуй – привет вам от… – Он махнул рукой, давая понять, что есть множество честных и благородных людей, скрывающихся во тьме, спящих на нарах в бараках или таящихся в лесах, людей, для которых она, принимавшая на себя побои Гета, была некой смягчающей их страдания посредницей.

Отстранившись от нее, герр Шиндлер полез в боковой карман и вытащил оттуда большую шоколадку еще довоенного производства.

– Спрячьте ее где-нибудь, – посоветовал он.

– Еды у меня тут хватает, – сказала она так, словно то, что ей не приходится голодать, было предметом ее гордости. Пища – это было последнее, что волновало ее. Она знала, что не выйдет живой из дома Амона, но уж точно не из-за того, что ей не хватит еды.

– Если вы не хотите съесть ее, продайте, – сказал Шиндлер. – Но вам не мешало бы поправиться.

Отодвинувшись, он оглядел ее с головы до ног.

– Ицхак Штерн рассказывал мне о вас.

– Герр Шиндлер… – пробормотала девушка. Опустив голову, она позволила себе несколько секунд поплакать. – Герр Шиндлер, ему нравится бить меня перед этими женщинами. В первый день он избил меня, потому что я выкинула кости от обеда. В полночь он спустился в подвал и спросил меня, где они. Они предназначаются для его собак, понимаете? Тогда он впервые избил меня. Я сказала ему… я не помню, что ему говорила; теперь я ничего не говорю… нет, я помню, я спросила: почему вы бьете меня? Он сказал: «Причина, по которой я бью тебя, в том, что ты спрашиваешь, за что я бью тебя».

Она покачала головой и пожала плечами, словно извиняясь, что позволила себе так разговориться. Ей не хотелось откровенничать; не станет же она описывать бесконечные избиения, когда кулаки гауптштурмфюрера снова и снова ходят по ее телу…

Герр Шиндлер доверительно наклонился к ней.

– Да, у вас нелегкая жизнь, Хелен, – сказал он.

– Это не важно, – ответила она. – Я жду.

– Чего ждете?

– Что когда-нибудь он меня пристрелит.

Шиндлер покачал головой, а она подумала, что с ее стороны было бы слишком большой смелостью питать какие-то надежды. Может, хорошая одежда и вежливое поведение герра Шиндлера – всего лишь провокация…

– Ради Бога, герр директор, я тут такого навидалась. В понедельник мы поднялись на крышу скалывать лед, молодой Лизек и я. И мы видели, как герр комендант вышел из дверей и прошел на веранду, как раз под нами. И там, стоя на ступеньках, он выхватил револьвер и выстрелил в женщину, проходящую мимо. Она несла узел. Он попал ей прямо в горло. Женщина просто шла себе куда-то. Вы понимаете? Она была точно такая, как все остальные. Я не могла и представить, что он это сделает! И чем больше я узнаю герра коменданта, тем отчетливее понимаю, что тут нет никаких правил и законов, которых можно было бы придерживаться. Вы не можете сказать себе: «Если я буду соблюдать эти правила, то буду в безопасности»…

Шиндлер взял ее за руку и осторожно, но горячо пожал ее.

– Послушайте, моя дорогая фройляйн Хелен Хирш… Несмотря на все, тут все же лучше, чем в Майданеке или Аушвице. Если вы сумеете сохранить свое здоровье…

– Я думала, – сказала она, – что тут, на кухне, будет легче. Когда меня перевели сюда из лагерного пищеблока, остальные девушки мне завидовали.