— Я готов, — пожал он плечами. — Хоть прямо сейчас.

— Прямо сейчас не выйдет, — улыбнулась Аглая. — Я попрошу маму записать вас. Это будет стоить… — Аглая запнулась на долю секунды и назвала цену в два раза больше обычного: — Двадцать тысяч долларов.

— Отлично! — неизвестно чему обрадовался Евгений Дмитриевич. — Но вы обещаете сходить со мной в ресторан, когда все закончится?

— Клянусь!

Аглая протянула гостю руку, которую тот поцеловал, страстно прижавшись губами к ладони.

— Ну, полно, полно, Евгений Дмитриевич, — свободной рукой Аглая похлопала его по плечу. — Я вас оставлю, а вы ешьте печенье и читайте все очень внимательно. Вам предстоит бурный месяц.

Двести лет назад в тридцати километрах от современной Праги в небольшом поместье жила некая Милена Лемм. Ее мужу польская фамилия досталась от деда, который женился на чешке и переехал в Йичин, а потом уже перебрался вместе с семьей в местечко недалеко от столицы. Длинный старинный каменный дом не был ни особенно уютным, ни особенно красивым — крупные серые камни стен торчали друг над другом, словно случайно сюда свалились. Напротив дома, всего метрах в пятнадцати, стоял здоровенный амбар, за ним располагалась конюшня — приятности в таком виде не было никакой, зато Лемм очень гордился, что в хозяйстве есть все необходимое.

Но поместье стояло у подножия пологого холма, который от оползней уберегала высокая стена из того же серого камня, что и дом, а широкие каменные ступени вели в бесконечный грушевый сад.

Поместье некогда принадлежало отцу Милены, но тот, в отличие от бережливых деда и прадеда, все доходы спускал на удовольствия, поэтому, скончавшись довольно молодым от удара, оставил дочери и жене в наследство только прохудившуюся крышу, грязную конюшню и запущенный сад. Франтишек Лемм, ставший после смерти помещика старшим управляющим, довольно быстро наладил хозяйство, а вскоре сделал предложение Милене, которая, как говорили сплетники, вышла за него совсем не по любви. Но сплетники заблуждались. Нельзя сказать, чтобы Милена влюбилась во Франтишека — за короткую жизнь отец умудрился избаловать и жену, и дочь: нанимал лучших учителей, покупал модные наряды, приучил семью есть с фарфоровых тарелок и пользоваться серебряными приборами. Но Франтишек был красивый, толковый и энергичный, а Милена, в отличие от капризной и высокомерной матери, — рассудительной и практичной. Она решила, что при нынешнем положении Лемм — превосходный жених, а материальное благополучие важнее снобистских замашек, — и согласилась. Франтишеку же очень хотелось стать настоящим хозяином поместья, которое он искренне полюбил. К тому же Милена была довольно миловидной, и ему нравилось, что у жены завышенные требования — раз она не тратила слишком много денег «на булавки», он готов был мириться с тем, что супруга не желает принимать участия в ведении хозяйства. Так они прожили пять лет. Нельзя сказать, что подобные браки — счастливые: если с самого начала мужчина и женщина не любят друг друга так страстно, что не могут разлучиться ни на минуту, то навряд ли через много лет они будут смотреть друг на друга с обожанием. Но Франтишек и Милена мирно уживались в одном доме — и даже претензии тещи не мешали им получать удовольствие от той жизни, которую они выбрали.

Но вот однажды, когда Лемм уехал на ярмарку в Пльзень, в ворота постучали. Милена спустилась со второго этажа, прошла по солнечной полянке перед домом, подошла к тяжелым деревянным воротам и распахнула окошко у калитки.

С той стороны, на улице, стояла молодая и настолько красивая женщина, что Милена даже нахмурилась — тем более что незнакомка походила на цыганку. Выглядела, правда, она довольно опрятно, и кожа у нее была белая, а не оливковая, как у пр*!*о*!*клятого народа, но пышная юбка, свободная блуза, распущенные волосы очень уж напоминали наряды вороватых цыганок из табора, который каждый год по пути неизвестно откуда и неизвестно куда останавливался у кромки леса. И еще: цыганка была беременной, видимо, на последнем месяце.

— Пустишь меня? — спросила она.

— Еще чего! — хмыкнула Милена. — Тебе чего надо? Денег?

— Я ребенка принесла, — ответила цыганка.

— Что?! — Милена задохнулась от возмущения. — Ты что, сумасшедшая? Детьми торгуешь? Иди отсюда, юродивая!

Но девушка просунула руку в окошко, не давая его захлопнуть. Милена не была настолько жестокой, чтобы треснуть по пальцам беременную девушку да еще сумасшедшую.

— Послушай, я хочу уйти со своими, — пояснила девушка. — А ребенок не от наших — меня с ним не возьмут. Я тут у вас в трактире у Яна пела, нагуляла и вот… Мне бы только родить.

— Послушай, — как можно убедительнее произнесла Милена. — Родить ты можешь у доктора.

— А ребенок? — повторила девица.

— Да что мы будем делать с твоим ребенком? Зачем он нам нужен? Почему ты вообще сюда притащилась? — Милена вышла из себя, так как очень разозлилась, что вся эта глупость происходит именно с ней. — Убери руку!

— А ребенок-то Франтишека, — заявила цыганка. — Он жаловался, что у вас детей нет, и обещал позаботиться. Мне жалко его в приют сдавать. А другого выхода нет.

— Другого выхода нет? — уже просто заорала Милена. — Другой выход — растить младенца самой! Да как ты вообще смеешь говорить, что мой муж… что мой муж…

Милене хотелось выскочить за ворота, схватить нахалку за плечи, встряхнуть ее как следует, крикнуть, как, мол, она смеет осквернять доброе имя ее мужа, утверждать в лицо его жене, что Франтишек посмел дотронуться до грязной потаскухи, до цыганки… как эта дрянь вообще…

— У него на ноге шрам в виде креста, а на заднице красное родимое пятно, — заявила вдруг, перебив ее мысли, цыганка. — И если ты меня не пустишь, я оставлю в приюте записку, что ребенок от Лемма, все равно обо всем станет известно.

Милене хотелось придушить негодяйку, но публичный скандал — а из приюта новость уж точно разнесется по всей округе — убьет ее мать, это во-первых, а во-вторых, все будут тыкать в них пальцем.

Милена распахнула калитку, грубо схватила цыганку за руку и втащила во двор.

— Иди за мной, — процедила она.

— У меня уже воды отошли, — предупредила цыганка.

Милена провела ее на кухню, поставила кипятить воду, после чего перебила всю коллекцию пивных кружек, которые собрал ее муж, сорвала с окна шторы и разорвала их голыми руками, порезала ножом его одежду и только потом разрыдалась.

— Скотина… — взвыла она. — Какая скотина…

Девушка попыталась погладить Милену по голове, но та лишь закричала:

— Отойди от меня, проститутка! Иди в спальню, только сними свои лохмотья.

Одежду девушки трудно было назвать лохмотьями, но та подчинилась и устроилась на кровати.

Спустя пять часов на свет божий появилась девочка, которую Милена чуть было не обварила кипятком — с трудом сдержалась, убедив себя, что ребенок ни в чем не виноват.