— Так в том-то и дело, что самодурка. Баба злющая, если ей в башку втемяшится подлость какую сделать, лучше на хлебе и воде сидеть будет, но задуманное осуществит. Впрочем, на каком хлебе, на четыреста рублей, прожить можно, да и Аракчеев разве содержанку свою оставит? Так что… — Он махнул рукой. — А ты нарочно поезжай в наш приют, к отцу Иоанну, он всё про всех знает. Покажет он тебе этого ребёночка, и бумаги о пожертвовании у него в отдельной папочке хранятся. Он мне списки с них делал, но Жеребцов всё отобрал.

— А ты сам ребёнка Дарьи видел? — снова встряла в разговор Машенька. — Каков он?

— Как не видеть? Видел. Золотая головка, ясные голубые глазки. Митрошкой назвали. Дмитрием Семёновичем. Хорошенький, здоровенький. Содержится прилично. Я, не уведомив, заявился, так что они бы не успели помыть да в чистенькую рубашонку приодеть. А вот тебе совсем свежий случай. У купца Сазонова, как ты знаешь, во дворе сплошняком калмыки, ещё прадедом его завезённые. Поколения три уже сменилось, всё, понятное дело, уже обрусели совершенно и веру приняли христианскую. Живут все честь по чести. Сазонов как человек просвещённый время от времени зовёт к себе на обеды с музыкой в восточном вкусе, и крепостные его надевают шаровары, чалмы, туфли с носами такими вверх, ну, ты знаешь, как у звездочётов. Сам Сазонов обряжается шахом, жена его — шахиней. Изображают, так сказать, персидскую жизнь. Все гости сидят на шёлковых подушках, кушают сладости и рассказывают сказки. У кого лучшая, тому и приз. Мы с Машенькой как-то ездили. Она ещё крохой была. Помнишь, Машутка?

— Помню! — обрадовалась девушка. — Только мы давно у них не бывали. Ты всё занят. А поедем, так, чур, я себе не платье, а совсем другое, архалук[17], как у горцев, закажу. Вот смеху-то будет!

— Съездим ещё. Сазонов хороший человек, любезнейший, милейший. У него свои три дочки, так что Машеньке там раздолье о своём, девичьем, поболтать. Непременно съездим, и ты бы, душа, поехал, что ли. С полгода назад у дворовой калмычки, что у Сазонова поварихой служила, пропал детёнок мужеского пола восьми месяцев отроду. Люди Сазонова с неделю в полях, лесах искали, не нашли. Заподозрили, не мать ли извела сыночка, ибо родился он одна ножка значительно короче другой, но купец за своих калмыков стеной встал. Сам в управу приехал и честное купеческое слово дал, что-де повариха его — женщина почтенная, целую ораву детворы невесть от кого прижившая и воспитавшая, не могла такого злодейства сотворить. И знаешь, я ему поверил. Потому как хорошо людишки живут у Сазонова, а где уже орава, как-нибудь хромой мальчонка и прижился бы. К тому же сам Сазонов увечных завсегда жалеет. В общем, не с руки им было от недужного детёнка избавляться, не та ситуация, не те люди. Другое дело — Минкина, я пока эти дела распутывал, уж столько о ней наслушался… она, шельма такая, мне сниться стала!

— Оттого и стала, что ведьма! — обрадовалась Маша. — А как ты объяснишь, отчего Настасья Фёдоровна всегда знала, что крепостные делали?

— Так это самое простое! Я не сказал, что ли? — Пётр Петрович прихлебнул чай. — Кухмистер Иван Аникеев[18] по прозвищу Глазок-смотрок следил за дворней по заданию Минкиной и обо всём ей докладывал. У него дочь Татьяна[19] в горничных у барыни. В общем, что она ему откровенно, из дочерней любви, скажет, то он без замедления госпоже на белой, так сказать, тарелочке с голубой каёмочкой. М-да… А уж она опосля чудеса телепатии являла. Мысли читала о поступках, которые только планировались, наперёд догадывалась. Знаем мы такую магию. Не первый день на свете живём.

А ты сам разве не помнишь Минкиной?

Разумеется, живя в Новгородской губернии, Александр Иванович не мог ни разу не столкнуться с аракчеевской наложницей. Впрочем, метресса не жена, с ней на всяком приёме не покажешься. Что же до законной супруги, вот с этим у Алексея Андреевича не сложилось. Собственно, законная супруга у Аракчеева была, точнее, числилась. Но на высоком посту жены ближайшего сподвижника императора сия особа продержалась без малого год, после чего была спешно отправлена к матери, где и оставалась по сей день.

Венчание состоялось 4 февраля 1806 года в Сергиевском артиллерийском соборе, Псковитинов запомнил дату, потому что в этот день у него самого родилась дочь Оленька, и от свадебного стола его призвали к постели роженицы. Варвара Никитична разрешилась от бремени на две недели раньше, задумай его сиятельство жениться ближе к реальному сроку, Александр Иванович и не подумал бы оставлять ради такого дела супругу. А тут он успел даже поднять пару бокалов за прекрасную Наталью Фёдоровну[20], которой в ту пору исполнилось двадцать три года, и за новобрачных. В общем, третий по счёту за этот день бокал он уже поднимал у себя дома за здоровье жены и первеницы. Вот почему Псковитинов запомнил дату венчания Аракчеева.

Наталья Фёдоровна, хорошенькая блондиночка, с голубыми глазками и неизменно восторженным выражением лица, казалось, совсем не подходила высокому и мрачному, словно грозовая туча, Алексею Андреевичу. Ко всему прочему за спиной у странной пары шептались обо всём известной связи жениха с его дворовой девкой Минкиной, которая, несмотря на изменённый статус её хозяина, до сих пор не покинула, как шутили остряки, «Аракчеевскую столицу» — Грузино, где числилась экономкой.

Обычно господа, имеющие склонность к крестьянкам, свершают сие неблаговидные деяния в тайне, встречаясь со своими зазнобами в какой-нибудь берёзовой рощице или… А впрочем, помещики — тоже люди, ничто человеческое им не чуждо, но и приличиями пренебрегать не следует. Что уж говорить о здоровых, ладных крестьянках, которые даром что опускают взоры и чуть что — закрывают лицо рукавами, а на самом деле только и ждут, как бы заполучить себе в покровители барина. Говорили, что Алексею Андреевичу придётся порвать всяческие отношения с Настькой ради семейного счастья. Но, разумеется, нашлись и такие, кто бился об заклад, что пронырливая цыганка найдёт способ выжить из дома дочку генерала Хомутова[21].