— Рассказываю всё по порядку. — Полковник задумался. — В общем, так. На десятое сентября была запланирована инспекционная поездка по поселениям нашего военного округа. Алексей Андреевич запланировал на всё про всё неделю. Сам выехал, естественно, ещё девятого, вы знаете его пунктуальность.

Псковитинов кивнул, автоматически отмечая широкое в боках здание ресторана с двумя похожими на слоновые ноги колоннами и вывеской с пирующим толстяком.

— Ровно в десять утра мы встречали его в первом обозначенном в распоряжении пункте, в трёхстах верстах от Грузино. Ну а там сами знаете, как это у нас бывает: туда цемент не довезли, сюда кирпич не тот поставили… там плотник запил, там… Ну, в общем, ясно. Всем строителям строгий выговор, а инженерного капитана Симкова[23], отвечающего за строительство, и всю его команду плотников, каменщиков, землекопов — на гауптвахту. Шагом марш!

Они как были в рабочей одежде, так и потопали в указанном направлении, но Алексей Андреевич их через минуты полторы догнал и, ругая всю дорогу последними словами, лично проводил на гауптвахту, сам запустил в камеру, сам запер замок, а ключи с собой же и прихватил. Представляете, они и теперь там сидят, и никто в камеру войти не смеет. Потому как нарушить приказ — значит, самому под суд пойти.

— А зачем он ключи-то с собой забрал? — остановил полковника Псковитинов.

— Знамое дело зачем… — фыркнул тот в усы. — Стало быть, собирался по окончании проверки вернуться и ещё раз личное внушение произвесть. Большой ревнитель Алексей Андреевич в плане всевозможных административных порицаний. Мало ему произвести следственное разбирательство и вынести справедливый приговор. Он всё лично должен проверить, коли сидят штрафники на гауптвахте — то как сидят? И не режутся ли в карты, «опаснейшие» преступники? Если приказал пороть, лично стоит и за работой экзекуторов доглядывает. Вот и с Симкова так или иначе собирался если не семь шкур содрать, то по крайней мере душу говорильней своей вытрясти.

— Вижу, не шибко-то вы любите своего непосредственного начальника, — невольно съязвил Александр Иванович.

— Не люблю. Уже и рапорт, по всей форме составленный, в столе лежит, по окончании проверки собирался подать, да вот как всё обернулось, не до пустяков нынче.

— Я понимаю, но что же дальше? Когда Алексей Андреевич узнал печальную новость?

— Да, почитай, сразу же, как довёл бедоносцев наших до гауптвахты. Ещё внушение не окончил, как прискакивает Иван Шишкин[24] — общинный, стало быть, голова села Грузино. Лошадь в пене, сам в поту и дорожной пыли, в общем, понятно, что-то приключилось.

Но подъехал не прямо к природному своему господину, как бы это любой другой честный человек сделал, бухнулся бы в ноги и заголосил на всю ивановскую «караул, зарезали!». Так нет же, подъехать подъехал, но не по дороге, а как бы сызбоку, за недостроенным зданием почты лошадёнку привязал — и тихой сапой к нашей честной компании, адъютанта моего подозвал и попросил встречи со мной, но так, чтобы Аракчеев, не дай бог, ничего не заподозрил. У Алексея Андреевича нрав-то, кипяток. Если что, и собственноручно прибить может, даром что его превосходительство. Думал, шельма, что коли я полковничьего чину, то генерала не испужаюсь. Но я тоже ничего такого Алексею Андреевичу говорить не стал, а то время жаркое, из-за происшествия со строителями он и так уже только что не закипает, сообщи я ему об убийстве, у него, ещё чего доброго, удар бы приключился. Так что я подошёл к Алексею Андреевичу и, соблюдая наружное спокойствие, сказал ему, мол, Настасья Фёдоровна нездорова. Соврал, каюсь, но да вы бы как на моём месте поступили?

— Понятно, продолжайте.

— В общем, я ему только о болезни сказал, не заикнулся даже, что недуг серьёзен, а он из красного вдруг сделался белым, точно покойник, как затрясётся всем телом, точно его холод могильный прошибает, а потом и того хуже, рыдать в голос начал!

— Действительно, странно. — Псковитинов внезапно вспомнил, как лично ему сообщили о болезни дочери, да обеспокоился, волновался, лошадь чуть до смерти не загнал, пока домой летел, но чтобы так!

— Потом сели в карету и велели гнать. Ну и мы все, разумеется, тоже с ним, куда денешься-то? Доктор с нами был, Миллер[25], вы скоро его увидите, он первым труп осмотрел, только дворовые Аракчеева к нашему приезду уже, почитай, все следы уничтожили, в порядок дом приводя.

— Канальство! — Псковитинов был вне себя от ярости. — Что дальше?

— На подъезде к селу, ну почти там, где я вас встретил, попался нам капитан пионерного[26] отряда Путятин, что как раз из села выезжал. Аракчеев его узнал, велел остановиться и вприпрыжку к нему: «Как Настасья Фёдоровна?! Что слышно?! Чем больна?! Какая помощь может понадобиться?!» А тот ему с удивлением: «Не нужно никакой помощи, ваше сиятельство, голова осталась на одной только кожице».

Аракчеев как стоял, так на землю и грохнулся. Упал и биться начал, пена изо рта, глаза выпучены, лицо чёрное. Орёт: «И меня убейте, с ней во гроб положите, жизни без неё нет!»

Насилу доктор его откачал. Какие-то капли в рот влил, а после мы его уже в карету на руках перенесли и дальше поехали.

Экипаж Псковитинова на секунду остановился у ограды господского дома, и тут же дежурный будочник отворил ворота, дабы гости могли въехать. Документы не досматривали, скорее всего, дежурный прекрасно знал, за кем поехал фон Фрикен.

Никогда прежде не бывавший у Аракчеева, Александр Иванович с любопытством оглядывал двухэтажный каменный особняк с высокими окнами. Дому было лет десять или около того, но, судя по газете, выпускавшейся в типографии губернского правления, здесь много раз бывал государь[27], часто гостили министры и иностранные послы. Карета остановилась у высокого каменного крыльца, по обеим сторонам которого игрались с каменными шарами два чёрных льва. Пристроившись возле правого царя зверей, согбенный старец в тёмной, потёртой на локтях ливрее торопливо кланялся гостям, знаками приглашая их пройти в дом. Должно быть, старые ноги плохо слушались аракчеевского дворецкого, во всяком случае, тот не поспешил встретить гостей у нижней ступеньки, дабы со всем почётом препроводить их к своему господину.

— Ну, как барин? — Фон Фрикен дружелюбно потрепал старинушку по плечу, и тот услужливо затряс головой с неопрятными бакенбардами.