расплетать мои волосы. – Тот мир снова зовет тебя. Я буду просить, чтоб масса Кирван вас освободил. Если вы, девочки, будете свободными, то и я снова смогу жить… Даже если останусь рабыней Кирвана.

Ее тяжелые слова, казалось, душили меня. Голос мами был пропитан влагой, словно дождь во время урагана. Я схватила ее за шею, точно боялась утонуть.

– Мами, ты скажи па, что скучаешь по нему. Может, тогда он останется?

Ма широко распахнула глаза. Серые и карие кольца, что окружали зрачки, горели пламенем.

– Что бы ты понимала, Долли! Придумала себе сказку о том, как устроен мир. Хотела бы я, чтобы так все и было. Но все иначе.

Я коснулась ее лица, с таким же носом, как у меня, и такими же глубоко посаженными глазами, но рот был другой, да и волосы у меня были тонкими как пух. Это досталось мне от па.

– Па с нами хорошо обращается, лучше, чем с остальными. У тебя самая большая хижина. Она ближе всего к его дому-сове. Но почему…

– Долли, ты поймешь, как мал наш мир. Я за тебя боюсь.

Я обняла маму и позволила ей залить слезами всю мою тунику; она впервые подпустила меня так близко к своей душе. Показала свое убежище, где скрывалась. Теперь я знала – если ее лицо становится отрешенным, она падает в колодец боли.

В горле моем зазвенела музыка. Та мелодия, которую ма мурлыкала мне и Китти. Прошла целая вечность, но эта бессловесная песня утешила меня, утешила нас. Рыдания стихли.

Я хотела однажды вырасти большой. Молилась, чтоб я смогла забрать мами и Китти и показать им мир, большой мир па. Мы отправимся за море вслед за звездами. Я должна доказать, что часть этого большого мира принадлежит нам.

– Я подарю нам свои мечты…

Мами плотно сжала губы. Пухлые, розово-коричневые, они сжались, точно нераспустившийся бутон.

– Se wowo ahoto a, nna woye ahoto ni — только если ты свободен, лишь тогда ты существуешь. – Она повторяла это вновь и вновь.

Слова громом отзывались в моей душе. Я запоминала их, набиралась их жара, чтобы покинуть нашу хижину, наши наделы, плантацию па.

Бам, бам, бам!

Дверь хижины задрожала.

– Нет, нет! – Хватит насилия. Хватит мятежей. – Уходите!

– Тише, Долли, т-ш-ш…

Мы были беззащитны. Молитвы и клятвы оказались бессильны. Мамины вилы я оставила снаружи, в пустом саду. Мы беспомощны. Я обняла мать и сестру, готовясь их защищать и умереть за них.

Монтсеррат, 1761. Возвращение

Дверь хижины распахнулась.

На пороге стоял па.

Высокий, с большими руками, выглядывающими из рукавов кафтана, длинными черными волосами.

– Бетти, как ты и девочки, целы?

Мами уставилась на него, не произнося ни слова.

– Что ж, гляжу, целы. Я так боялся, что мятежники вам навредят.

Ирландский говор отца звенел от радости. И я была счастлива. Па здесь! Моя душа ликовала. Глядя из окна на звезды, я молилась, чтоб он вернулся домой.

Мое тело обмякло. Мертвая хватка, которой я цеплялась за плечи мами, ослабла. Однако глаза ма безмолвно велели мне не шевелиться и даже не дышать.

– Бетти, ты плакала? Ты здорова? А Долли? – Он махнул на меня рукой, будто это могло отцепить меня от колен мами. – Должно быть, вы ужасно потрясены. Напуганы дикарями. Я все улажу.

Пинком он сшиб решетку, вошел в хижину и захлопнул дверь. Поставил длинноствольное ружье у стены, сбросил черный кафтан прямо на пол. Потом простер вперед руки, тяжело дыша, будто бежал с самого берега. От него тянуло соленым морем. А может, и ромом.

– Соскочил прямо с лодки. Хотел побыстрее своими глазами увидеть, как дела на плантации Кирван. И убедиться, что вас не тронули. Ох, Бетти, не знаю, что бы я сделал…

– Миссис Бен мертва. И ее муж. Их могли убить мятежники. Могли убить надсмотрщики, или стариков застрелил кто-то из твоих друзей – плантаторов.

Па поджал губы. Он подошел к нам и взял мою сестру из колыбели.

– Какая милашка. Ты ж моя Китти!

Баюкая ее, он пробормотал что-то на ирландском, которому меня учил, но слишком быстро – не разобрать.

Потом положил сестру и повернулся ко мне.

– Долли, моя умница-красавица Долли… Тоже будешь меня бояться?

Мами не пошевелилась, но ее железные пальцы разжались, хватка ослабла.

– Иди же, Долли. Поздоровайся с па.

Мне нужно было выбрать между любимым отцом и женщиной, которая жертвовала собой ради меня каждый день; я не шелохнулась и затаила дыхание. Па подтянул серые бриджи, опустился на колени и так пополз к нам.

– Что стряслось? Долли испугалась стрельбы?

Мами встала и скользнула меж нами. Подол ее яркой юбки развевался у потухшего горшка с углем. Резко запахло мятой, с помощью которой она прогоняла муравьев – насекомых влекла кровь на том месте, где умерла миссис Бен. Если я не буду шевелиться, вонь меня задушит. Ма работала в этой ужасной лечебнице и потому знала, как навести порядок.

– Ты выпил, масса Кирван?

– Нет! – Па отпрянул. – Немного. Ты же знаешь, я никогда не обижу Долли или Китти. И тебя. Ты же моя Бетти, моя единственная.

Он повернулся ко мне. Дыхание его отдавало чем-то крепким и жгучим.

– А ты моя Долли. Хорошенькая куколка. Такой черной куколки я никогда не видел.

Он вскочил, чуть не упав, и начал приплясывать вокруг мами, а потом заключил ее в объятия.

– И ты, Бетти! Я скучал по тебе, женщина.

Все как в старые добрые времена: па был таким, пока не уехал, но с тех пор прошло много месяцев. Почему он всегда уезжает?

Па стащил треуголку, взъерошив буйную шевелюру.

– Бетти, вас с девочками никто не тронул? После мятежа с вами все в порядке?

– После трех мятежей. Их было три с тех пор, как ты уехал. Три. – Ма отошла от него и взяла на руки Китти. – Она успела вырасти. И Долли тоже. Почему ты вернулся только сейчас?

Па с неуверенным и грустным видом принялся мять край треуголки.

– Долгая война с Францией, Британия установила блокаду. Суда не пропускают. И обыскивают, – а когда находят, к чему прицепиться в бумагах, то конфискуют товар. Вот что случилось с первой партией груза.

Он легко бросил мне свою треуголку, положил руки на бедра ма и склонился через ее плечо посмотреть на Китти.

– Я приехал сразу же, как только сумел. Я бы тоже поучаствовал в подавлении мятежа.

– Стрелял бы в мужчин и женщин, которые хотят свободы? – резко спросила мами, голос ее уже не