был моим па, эти слова пронзали мои кишки насквозь. Не питать ненависти к Николасу было тяжело. Брат хотел, чтоб мне не досталось ни капли отцовской любви.

Священник, который исправил наши бумаги и записал нас с Китти как мулаток, дочерей па, проповедовал о прощении и мире.

Почему Николас не мог унять свою ненависть? Он видел священника. Был на службе в лесу, как и все остальные.

– Хочешь упасть, Долли? – Он сжал губы, будто собирался в меня плюнуть. – Твоя мать знает, как пасть низко. Все шлюхи знают!

Как бы так треснуть его, да не попасть в беду? На белой коже останется синяк, а меня закуют в колодки. Бить белых цветным нельзя, неважно, каких они кровей.

– Николас, о чем ты там говоришь Долли?

– Что ей здесь не место! – огрызнулся тот. – Па, надо вернуть ее твоей шлюхе, Бетти.

– А ну, умолкни, Николас. Ты еще не такой взрослый, могу и кнутом отходить.

– Моя мать не так давно умерла, а ты…

– Николас! – Па остановил повозку у обочины и поднялся с места. Тень большого мужчины легла на нас. – Николас, не говори так. Бетти не такая, как все, Бетти…

– Твоя собственность, отец. Ты купил ее у работорговца на Гренаде.

Па редко сердился, но от этих слов на шее у него вздулись вены.

– Это мои дела. Придержи язык.

– Да, сэр. – Брат сдулся и повесил голову.

– То-то же, – сказал па и плюхнулся на сиденье.

Повозка тронулась. Я отвела взгляд от брата, в горле застрял комок. Николасу не нравилась мами. Как и многим. Женщины у водоема часто подтрунивали над ней. Моя ма – любимица отца, и она ничего не могла с этим поделать. Наверное, он ее обожал. Утром отец подарил ей много отрезов ткани, у нее был лучший надел на плантации. Но услыхав, что Николас страдал, потеряв маму, – у меня-то она была, – я чуточку лучше поняла, почему он так меня ненавидит.

Ветерок, что всегда дует с моря, холодил мое разгоряченное липкое тело. Солнце стояло высоко в зените. Но лишь когда мы вновь поднялись на холмы, ветерок ослабил жару.

Николас усмехнулся и отряхнул с сюртука песок.

Почему мы с ним как солнце и ветер – всегда должны сражаться?

Еще несколько ухабов, и повозка покатилась по городской мостовой. На рыночной площади собирались мужчины. Зловещее место в центре города приковывало их внимание.

Но я смотрела на холмы, любовалась крышами домов, разбросанных там и сям. Одни покрывала коричневая солома, другие – красная черепица, третьи – пальмовые листья. Лучше было смотреть куда угодно, только не на рынок.

– Не хочешь сплясать на помосте джигу, Долли? Ирландскую джигу. Солдаты на дух не выносят ирландских католиков, прям как черномазых.

Гадости Николас произносил шепотом, но смеялся довольно громко.

– Сынок, что ты там говоришь? Я люблю шутки!

Брат сконфуженно глянул на меня, умоляя молчать.

Пока мой благородный порыв не улетучился, я отвернулась посмотреть на каменные ступени здания правительства.

– Ничего, Николас? Я так и думал. – Улыбка па увяла.

Со ступенек здания сбежал солдат в красной форме, вскочил прямо на помост, размахивая листом пергамента, и поднес руку ко рту.

– Война окончена! Семь лет сражений с Францией закончились! Британия победила!

Толпа возликовала.

– Французы проиграли! Слава королю Георгу!

Па тоже похлопал, даже вскинул кулак в знак согласия, но вид у него был совсем не счастливый. Я помнила, как он лучился радостью, когда качал меня на руках. Вот как выглядело счастье.

А этот покорно поднятый кулак – сплошное притворство. Разве плохо, что война закончилась? Широко улыбаясь, па взялся за поводья, чтобы лошадь шла быстрее.

– Полагаю, завтра у нас будет много дел на пристани. А город пусть празднует.

Все это не имело никакого смысла. То, что казалось ужасным, считалось хорошим, и наоборот.

– Угадай, Долли, кто такой Куджо? – снова пристал Николас. – Может, это Густав Васса, матрос, который работает на приятеля па – капитана «Очаровательной Салли». Он черный, как ты. Даже еще чернее. Вечно выпячивает свое мнение, думает, он лучше других. Но сам не лучше. И ты – не лучше! Дерь… девочка.

Он назвал меня не просто девочкой. Это было другое слово, ненавистное. Я привыкла не обращать на него внимания, ведь оно звучало так часто. Стряхивала его, словно капли дождя с лица или пот с ладоней.

Кто ж плачет под дождем?

– Негритянская девчонка! – хрипло прошипел он. В его голосе звучала ненависть всех надсмотрщиков, солдат, торговцев, что орали на несчастных темнокожих, которых продавали на рынке.

Негритянка – не просто цветная, хуже. Когда кое-кто из нас в ответ выкрикивал им бланка[17] – белые, белые плантаторы, – это означало лишь, что бледнолицые выше нас, что таким, как я, никогда не видать власти, просто потому что наша кожа теплая и темная.

Я не могла с этим смириться.

Никогда я бы не позволила Николасу обрести такую власть над собой. Никому бы не позволила. У меня были грандиозные мечты, и никто не мог меня остановить.

– Негритянская девчонка! – снова прорычал он, будто я с первого раза не расслышала. На слове «девчонка» брат даже зубами заскрипел, словно и это было ругательство. Парень не уважал девушек – ни черных, ни белых.

– Слышала, что сказал?

Я вспомнила, что мами сказала – неважно, как тебя называют, – и в груди потеплело.

Я посмотрела на брата и медленно улыбнулась.

– Слышала, глупый мальчишка. А что ты так печешься о Вассе? Боишься его?

Николас сморщился, точно я его ударила.

– Черных дешевок нечего бояться. Уж тебе ли не знать.

Я расплылась в улыбке. Его ненависть порождал страх – он боялся меня, боялся, что я отберу у него все.

Осталось лишь понять, как доказать ему, что он прав.

Монтсеррат, 1766. Выкуп

Когда я ходила мимо совиного дома па, мне так и хотелось выбить из-под него тонкие опоры, дунуть изо всех сил, будто циклон, и расколотить окна папиного кабинета. Па снова уехал и не выкупил нас. Ни Китти, ни мами, ни меня нельзя освободить без уплаты за вольную грамоту, по сорок фунтов за каждую из нас. Это был ортун[18] – целое состояние, сто двадцать фунтов.

Последние несколько лет мне разрешали по субботам сидеть в кабинете па, он учил меня ирландским словам: мишнях – отвага, или рагэрехт[19] – ночной скиталец. Последнее мне особенно нравилось, звучало очень таинственно.

Па учил меня цифрам, купле-продаже, способам, благодаря которым свободные люди могут разбогатеть. Но