до мест в первом ряду. По пути Натан Леонидович покосился на меня, я поднял большой палец, успокаивая главу.

— Начинаем, — я отвесил пареньку легкую затрещину, чтобы снять с него оцепенение и расслабить. — Выходи!

Концерт покатился вперёд. Парнишка вышел с аккордеоном, выдал такие «Подмосковные вечера», что бабки прослезились, а люди из области довольно закивали, принявшись перешептываться — талантливая, мол, молодёжь. Потом были стихи от Любы, частушки от Аллы — и обе женщины справились на ура. Иван Сергеевич рассказал байку про войну. Рассказывал, видимо, не в первый раз, потому что получалось весьма театрально и проникновенно. Будто моноспектакль отыграл, во даёт. И руками проникновенно махал, как Безруков.

И вот настал финал.

Я взял в руки гитару, вышел на сцену, вдохнул и ударил по струнам.

— Расцвета-а-а-а-а-али яблони и груши…

Если не подхватят — я пропал. Слова то я знаю, а вто кроме первых трех аккордов — не вывезу. Нужна поддержка. а там и бренчать что попало можно, все одно гитару заглушат.

И тут зал взорвался. Бабки подхватили, мужики забили в ладоши, а кто-то даже встал, чтобы спеть с чувством. Глава нашей администрации аж выпрямился, мол, вот она — культура!

Концерт спасён.

Представители областной администрации во главе подпевать не стали. Но когда концерт подошел к концу, аплодировали стоя. Минуты две овации не смолкали, зрители не отпускали меня со сцены — я махнул рукой, вызывая всех участников на поклон. Натан Леонидович вовсе сунул пальцы в рот и засвистел.

Впрочем, всё имеет свойство заканчиваться. Концерт закончился тоже, и, уйдя за кулисы, я наконец выдохнул и вытер взмокший лоб тыльной стороной ладони. Наш глава о чем-то разговаривал с областными, и я не скажу, что на лице начальства была хоть капелька недовольства.

Все удалось, я справился. И только одно меня тревожило… Как же я, чёрт подери, стал начальником культуры⁈

Глава 3

Оказалось, что я, вернее, тот, в кого меня занесло, жил в старой хрущёвке, да ещё и не в своей квартире, а снимал только комнату. Встретила она меня густым, въевшимся в стены запахом махорки, старого ковра и дешёвого одеколона, которым безуспешно пытались замаскировать что-то ещё, но явно не запах счастья.

Всё, как в классических коммуналках: за каждым углом — история, и далеко не всегда приличная. На стенах моей комнаты красовались плакаты, явно не мои, а от прошлых жильцов — «Король и Шут» с мрачным кладбищем, «Ляпис Трубецкой» времён «Ты кинула, ты» и даже те самые «Тату» — совсем юные девчонки в мокрых рубашках. Кто-то с душевной болью приписал поверх шариковой ручкой: «Дуры продажные».

На тумбочке валялась пара дисков — «Контра 1.6», самописный CD с «Арией» и зачуханная кассета «Русский размер». Под столом прятался системник, на кнопке включения — пластырь. Вероятность, что включится с первого раза? Процентов тридцать, если вселенная благосклонна.

— Ну здравствуй, мой новый-старый дом… — протянул я, делая шаг внутрь.

И тут же едва не приложился оземь — из-под ноги предательски укатился чуть не раздавленный жёлтый теннисный мячик. Чуть не наступил, но в последний момент отдёрнул ногу. А шарик покатился к батарее, как привидение из прошлого.

В детстве мы такие разрезали, набивали газетами, поджигали и кидали в подвалы. Кто не выбежал вовремя — слёзы, кашель, едкий запах горелого пластика. Воспитание улицы. Ну а этот, видимо, решил заняться спортом.

Глаза зацепились за две ржавые гантели в углу. Лежат, покрытые пылью, блины облезли, выглядели так, будто ими последний раз пользовались ещё при Советах. Значит, прежний я хотел начать новую жизнь — всё хотел, но так её и не начал.

Я поднял одну, покрутил в руке. Лёгкая. Как всё тут. Ну что ж, с этого и начнём.

В зеркале напротив поймал своё отражение.

Худой пацан с узкими плечами — будто старшеклассник-художник. Но глаза… Глаза мои. Тот самый взгляд, который с другим не спутаешь. Но этого мало. Тело надо приводить в соответствие с глазами. И с планами.

Хозяйка квартиры вернулась через пару часов, обвешанная авоськами, будто вернулась с фронтов, волоча трофеи.

Баба крепкая, с широкими плечами и задницей, которая в натянутых джинсах так и норовила вырваться на свободу. Грудь — как у доярки, руки — с кроваво-красными ногтями, голос прокуренный, но не противный. С такой под рюмку за жизнь поговорить можно. Если заслужишь.

Я подхватил её сумки — старый рефлекс, ещё с детства, когда помогал соседкам по коммуналке. Вежливость — не слабость, а заявка на хозяина дома.

— Ты чего это? — фыркнула она, косо посмотрев. — Сына моего вспомнил, что ли? Никогда раньше не помогал, а тут…

— Так он в армии, вроде? — уточнил я, судорожно пытаясь выудить из памяти хоть что-то про прежнего себя, но пока без особых успехов.

Память у нынешнего меня была странная. Что-то всплывало, что-то нет. Обрывками.

— В армии, только проводили, — она махнула рукой. — А мужик мой… — тут же добавила, закуривая. — Спился к чертям.

Сказала это спокойно, без надрыва. Видимо, уже давно смирилась. Да и говорила, поди, частенько это фразу.

— Кстати, Максим, второго числа — плати вперёд за аренду, — продолжила она. — Я сказки про задержку не слушаю. И ещё — к нам подселю жильца. Не дворец, поместимся.

Я глянул на ворох шмоток в углу коридора.

— Это его?

— Ну здрасьте, это твоего бывшего соседа, — хозяйка скептически покосилась на меня. — Сам же помогал ему собирать!

— А он за вещами собирается заходить?

— Не докладывал. Придет, куда денется, — она уже тянулась за сигаретой, но вдруг, неожиданно даже для самой себя, вся вздрогнула, напрягалсь, вытянувшись в струнку — будто гончая, а скорее, будто чья-то добыча.

— Людмила, что случилось?

— Эти… — мотнула головой в сторону окна. — Панки. Сейчас домой шла, а они на лавке сидят, мол, готовься… И ржут. Вот, паразиты, как таких гоблинов земля только носит?

— К чему готовься?

— А ты забыл, что они вечерне-ночные концерты устраивают⁈ Как вспомню — по телу дрожь. Говоришь по-человечески: «Убавьте». Так они сразу на три буквы и двери пинком. Гниль, — отмахнулась она, снова углубившись в разбор пакетов. — Легко женщину обидеть, жалко, на них управы нет!

Ясно. Нехорошие соседи. По классике — притон, драки, бухло, крики по ночам.

— Почему в ментовку не позвонить?