Первую чашу пьём мы для утоления жажды, вторую — для увеселения, третью — для наслаждения, а четвёртую — для сумасшествия.

(Апулей)

В теле Николая Александровича Романова Пётр Алексеевич Романов чувствовал себя неуютно. Это было какое-то странное ощущение, не то чтобы тело маловато, нет, масштаб личности маловат! Пётр, очевидно, ощутил ту личную ущербность, что неуверенный в себе император скрывал за показательным упрямством: он почти никогда не менял своих решений, но и никогда не позволял кому-либо на них влиять. Единственным исключением была его Аликс, супруга, гессенская принцесса, которая так и не смогла подарить императору здорового наследника. Вот эта зависимость от семейного счастья, точнее, от одной единственной юбки Петра страшно раздражала, он не мог ее сформулировать, но чувствовал к какой-то особе слабость, позволявшую ей управлять не государством, но императором. Чёртовы бабы! Все беды от них и только от них!

А ещё он никак не мог понять, откуда у этого славного человека такая личная трусость? Кем-кем, а вот трусом государь Пётр Алексеевич не был. И в баталиях участвовал, и на кораблях в бурю плавал, всяко случалось, но вот такое щемящее чувство личной слабости его откровенно пугало и напрягало. Ну что за чертовщина! А еще этот дурачок ввел сухой закон! Где это видано, чтобы на Руси да народу не пить? Глупости это! Он внезапно понял, что обладатель сего тела оказался человеком добрым, но недалеким, обладающим умом, но вместе с этим и леностью, которая не позволила сему уму развиваться и превратиться в самый главный инструмент управления державой. За державу было обидно! Вспомнив о выпивке, Пётр в оболочке Николая решил, что не помешало бы промочить горло, ибо жажда оказалось, имела место.

Первое, что стал искать Пётр Алексеевич — так это вино, хлебное али виноградное. Но ни того, ни другого в его покоях не нашлось. Бар (место для хранения алкогольных напитков) был показательно вычищен его предшественником в сём теле вычищен и все напитки торжественно вылиты на землю. Ибо государь тоже должен сухой закон соблюдать, раз ввёл его в действие. Нет, точно, если человек не пьет, он или сволота, или болен[1]. Николай точно больным не был. Даже пива не нашлось! А жажда уже бывшего-настоящего государя серьезно так стала мучать[2].

Чайник с теплым, чуть уже поостывшим травяным чаем нашелся на журнальном столике как-то сам по себе. Задумавшись о том, как бы справнее отменить сухой закон. Ибо жизнь без вина Пётр себе представить не мог, государь на автомате налил себе полную чашку и залпом выпил чуть горьковатый, но довольно-таки приятный настой. И тут тело скрутило сильнейшей судорогой, изо рта пошла пена.

«Идиот»! — успел подумать Пётр, вспомнив, что в этом чае присутствовал какой-то сильный яд.

А еще через несколько мгновений душа Петра наблюдала, как корчится в агонии его несостоявшееся тело.

— Ну вот, герр Питер, тебя[3] и на минуту оставить нельзя! Что-то да натворишь! Государя-императора уконтрапупил!

— Чего? — удивился дух Петра не появившемуся ниоткуда духу Брюса, а новому, непонятному слову.

— Ну, прикончил, в смысле. Это слово из новой жизни, мин херц, ты еще не такого наслушаешься. Да… А делать-то что? Первый раз вселением я сие тело к жизни вернул. А теперь?

— Так сам в него вселись! — сказанул государь и требовательно уставился на своего друга и соратника. Одного из немногих, кто не предал.

— Не выйдет, герр Питер. Ежели я попытаюсь государство спасать в роли государя ритуал сработает в обратную сторону и обе наши души развоплотятся. Не станет наших бессмертных эфирных оболочек, так доходчиво объясняю?

Брюс почувствовал, что император растерялся от обилия его псевдонаучной терминологии, потому решил объясниться по-простому. Помогло.

— И что теперь делать?

— Ну, этого придётся оставить подыхать…

— Якоб, имей уважение к смерти.

— Да, извини, мин херц, был неправ. Оставим его умирать, ибо помочь ему уже ничем не можем, а душа сего тела уже прописана в адских чертогах.

— А мы?

— А у нас есть запасной вариант. Только смотри, государь, на этот раз осечек быть не должно!

— Ну, постараюсь!

— Кстати, тебе лично сухой закон пойдёт на пользу! Так что пока не отменяй его! Будет время, отменишь! Пить тебе нельзя! Особенно сейчас. Рядом-то князя-кесаря нет! То-то же!

— Эх-ма… — только и смог выдавить из себя Пётр!

— Обет дай, пред лицом Господа, что пока Россию из беды не выведешь, к спиртном не прикоснёшься, даже к пиву! Тогда пойдем по плану Б работать.

— Обет даю!

В зимнем небе раздался гром и сверкнула молния. Лучшего знака, что обет услышали высшие силы, и не придумать. Правда, в народе шептались о знамении говорившим об убийстве государя Николая Александровича, но то обыватели, им всякую ерунду говорить сам Бог велел.

— Тогда полетели! Или как скажет один обаятельный персонаж в будущем «Поехали!».

[1] Нехотя, Пётр повторил (с некоторыми отклонениями) фразу Гоголя: «Якщо людина не п’є, то вона чи хвора, чи падлюка».

[2] По мнению множества попаданцев, в момент переселения тела жажда сильно мучает и следует выпить несколько стаканов чаю, лучше всего, хорошо сладкого (см. «Мы, Мигель Мартинес», цикл про Виноградова).

[3] Хочу напомнить, что по нормам века Петрова даже к государю обращались на «ты». Обращение на «вы» в русском обществе принято не было. Уважение и родовитость показывали при общении, если к имени прибавляли еще и отчество.

Глава пятая

Оказывается, что любое пристанище в этом мире — временное, даже если оно постоянное

Глава пятая

В которой оказывается, что любое пристанище в этом мире — временное, даже если оно постоянное

Петербургская губерния. Царское село. Здание Царскосельского лицея

22 февраля 1917 года

Римляне не отсоединяли себя от тел. Тело — не временное пристанище духа, но дух и есть. Для христиан тело — не я, для буддистов, арабов тоже, для римлян тело рассказывает, кто ты. Ты то, что ты делаешь с телом своим. Христиане зашорили себе взгляд, мы боимся видеть тела, мы не хотим до конца понимать, кто мы, римляне — нет. Они разбирали тело, рисуя портрет души.

(Франц Вертфоллен)

Конечно, никакого полета душ не было. Это оказалось банальное мгновенное перемещение из одной точки пространства в другую. Вот ты висишь (весьма условное определение) над потолком Зимнего дворца, как хоппа!