Они были женаты пятнадцать лет, но сложная смесь эмоций Джона, испытываемых к жене, возросла до насильственных наклонностей только в последний год. Изначально он обратился ко мне, когда ссора между ними окончилась тем, что он душил ее до тех пор, пока она не потеряла сознание. Это дало ему прилив сексуальных эндорфинов, а ее заставило эмоционально отдалиться… подобно ребенку, убегающего от большой собаки. Уши навострены, хвост подергивается, время погони.

Может, Джон приносил газеты соседям с ограниченными возможностями и открывал аптеку в выходные, чтобы продать сердечные препараты, но он также определил сочетания лекарств, способные убить его жену, и подумывал запереть ее в багажнике автомобиля в летний день, чтобы «преподать урок» о верности и доверии.

За исключением первого инцидента с удушением, все остальное осталось фантазиями, которые мы контролировали с помощью регулярных консультаций и рецептурных препаратов, прием которых он часто пропускал или вовсе игнорировал.

Я остановилась в хвосте длинной очереди приносящих соболезнования. Перед нами стояли трое родственников. Я наблюдала за их лицами, пока очередь продвигалась вперед, гадая, знал ли кто-то о монстре, прятавшемся в Джоне.

«Лучше было бы ее задушить. Я имею в виду, чтобы мне стало хорошо. Мне понравилось бы смотреть ей в глаза. Представлять, как поменялось бы ее лицо в осознании. В противном случае, вероятно, она отвлеклась бы от боли».

Последние четыре дня я заново обдумывала наши консультации. Каждую ночь я слушала записи встреч, фокусируясь на восторженных нотках в его голосе, когда он описывал разные способы, которыми он причинил бы ей боль. Прорабатывая Джона, я поняла, что было слишком много нехороших знаков, и напряжение постепенно нарастало от первого визита к последнему. Я слышала это и делала записи, и все же была достаточно глупа, чтобы поверить, что смогу сдержать его силой наставлений. Мое эго, вот что ее убило.

Я остановилась перед сестрой Джона, у которой тушь была размазана по щекам.

— Соболезную вашей утрате, — я ступила в сторону и повторила привычную фразу для его брата. Они оба были худыми и смахивали на книжных червей — яркий контраст с внушительной фигурой Джона.

— Миссис Калдвелл, — я кивнула сгорбившейся матери Брук. Ее бесцветное лицо было иссечено глубокими морщинами скорби.

Я это сделала. Из-за меня у нее больше нет дочери.

Я могла нарушить кодекс молчания докторов, если верила, что мой пациент представляет непосредственную опасность для себя и окружающих.

Я могла обратиться в полицию. Поделиться всем, что рассказал мне Джон.

А что потом? Они бы допросили его. Допросили. А потом отпустили бы. Нельзя арестовать кого-то за мысли об убийстве. Они бы его отпустили, она, может, ушла бы от него из-за этого, и тогда он мог бы ее убить.

Оправдание. Проблема заключалась в том, что я чуяла собственную ложь.

* * *

Я улизнула пораньше и оказалась в баре в двух кварталах от похоронного бюро. Я заняла местечко в дальнем конце, угнездившийся за бильярдным столом возле покосившейся мишени для дартса. Было тихо, бар наполовину пустовал, и я скользнула на пластиковое сиденье, пододвигая к себе металлическое ведерко с соленым арахисом.

Официантка на поздних сроках беременности протопала ко мне, безразлично зевая. Я уберегла ее от нескольких лишних походов, заказав сразу ведро пива.

— Что-нибудь из еды? — она заинтересованно прошлась взглядом по моему черному брючному костюму, и это показало, что выглаженная одежда в этом заведении появлялась редко.

— Только пиво, — я заставила себя улыбнуться.

— Вы все с какого-то съезда?

— Что, простите?

— Вы с ним, — она указала в сторону входа. Я проследила за ее рукой и увидела на табурете у бара мужчину в костюме-тройке.

— Нет.

— Ладно, — она пожала плечами. — Дайте знать, если вам понадобится еще арахис.

Включился музыкальный автомат, из него зазвучала какая-то гитарная песня об утреннем Амарильо. Я сползла по скамье, положив голову на мягкую спинку. Я не была в баре лет десять, что, возможно, являлось причиной моего одиночества. Сложно найти парня, когда проводишь большую часть времени в окружении коллег-психиатров и психически нездоровых пациентов. В последний раз, когда я ступала ногой в бар, там нежно пело пианино, а тихие разговоры велись под дорогими светильниками. Я попивала коктейль, приправленный специями и дымящийся в бокале.

Это место было прямой противоположностью последним моим воспоминаниям и принадлежало к числу тех заведений, в которых совершались ошибки и топились печали, из-за чего я и остановилась у входа, а затем толкнула дверь. Если бы я могла залить алкоголем последние два часа, может, мне удалось бы заснуть, не видя перед глазами мать Брук Эбботт, рыдающую у гроба.

— Вот, — официантка вернулась, с трудом водружая на стол металлическое ведро, полное бутылок светлого пива «Бад». — Если посетителей прибавится, вам придется пересесть на бар. Столики для компаний из двоих и больше.

Я кивнула. Если у них прибавится посетителей, я тут же уйду и поймаю такси. Я достала пиво и открутила крышечку, чтобы выпить бутылку залпом, отчего мозг съежился, реагируя на холод.

* * *

Два часа спустя я вернулась из туалета на свое место, где меня ждали оставшиеся бутылки, торчащие изо льда во все стороны. Я взяла липкое перекидное меню и просмотрела короткий список блюд.

— Извините, что мешаю, но когда-то давно я поклялся останавливать любую женщину, которая вот-вот совершит огромную ошибку.

Я подняла глаза от меню к лицу, выглядевшему таким же уставшим, как и мое. Чужое лицо выглядело лучше, чем мое: глубокие морщины, залегшие у бровей, почти усиливали его красоту.

— И что же это за ошибка?

— Вы думаете о рыбных палочках с соусом, верно? — уголок его рта вздернулся, обнажая пряме зубы. Он был моего возраста, и я проверила наличие обручального кольца. Мой интерес возрос при виде пустующего безымянного пальца.

Не то чтобы я хотела отношений. В данный момент, когда каждая моя мысль отягощалась чувством вины, мне просто нужна была ошибка. Одна грязная, отвлекающая ошибка. Если она появилась завернутой в дорогой костюм и с томным взглядом, я не была против.

— На самом деле я подумывала об устрицах.

Он поморщился:

— Как человек, за последний час перепробовавший все блюда в меню, я бы порекомендовал крылышки и ничего больше.

— Продано, — я опустила меню и протянула руку. — Гвен.

— Роберт, — он пожал мою ладонь крепко, но не доходя до демонстрации превосходства силы. — Плохой день?

— Плохая неделя, — я указала на скамью напротив, приглашая сесть. — У вас?

— То же самое, — он сел, зацепив ногой мою. — Хотите об этом поговорить?