Тем временем миссис Бернард досконально изучила природу моих чувств к ее прелестной воспитаннице. Будучи уверенной в себе и Лидии, она бестрепетно наблюдала за моими попытками вовлечь девушку в задушевную беседу. Невозможность откровенного объяснения с Лидией, к которому я стремился все время, пока они оставались в этом гостеприимном доме, где мои посещения были строжайшим образом ограничены во времени, побудила меня повторить свое предложение о переезде прекрасных путешественниц в тетушкину усадьбу под предлогом, который, как я полагал, миссис. Бернард будет нелегко проигнорировать или отвергнуть.

Я рассказал ей, не без душевного трепета, и со всей возможной деликатностью, о слухах, вызванных моим ухаживанием и неизбежных в такой глуши, хотя и не совместимых с природой моих чувств – в частности, того беспредельного уважения к девичьей непорочности, благодаря которому я заслужил право видеться с ними. Чувства эти были столь сильны, что я скорее предпочел бы расстаться с жизнью, чем отказаться от подобного блаженства. Миссис Бернард заметила, что вовсе не удивлена и не обескуражена моим признанием, равно как и слухами, естественными в их двусмысленном положении и нимало не заслуживающими внимания. Да, на нее возложена обязанность оберегать свою воспитанницу от всевозможного зла, но в данном случае она не усматривает серьезной опасности. Напоследок она выразила надежду, что я прекращу настаивать на их переезде куда бы то ни было, иначе они будут вынуждены искать другого, более надежного пристанища.

Эта угроза заставила меня содрогнуться, и с тех пор я прилагал бешеные усилия, чтобы не обронить ни слова, ни намека, которые побудили бы их сняться с якоря. В то же время я не мог не отдать дань восхищенного уважения тому достоинству, каким были проникнуты все их речи и поступки. Соответственно удвоился и мой интерес к обстоятельствам их жизни и положению в обществе. Что касается последнего, то вскоре мне представилась возможность удовлетворить свою любознательность.

В один прекрасный день – я как раз обедал – явился Том и сообщил, что нынче вечером в гости к дамам ожидается тот самый низкорослый старичок, о чем получено известие из Уорика.

Я мигом сообразил, что было бы напрасным и даже неприличным с моей стороны мешать их встрече, а потому остался дома, рискуя возбудить их любопытство относительно причины столь необычного явления.

До сих пор я действовал осторожно и мудро, но в этот момент предпринял опрометчивый шаг, что не замедлили подтвердить последующие события.

Я приказал заложить карету и выехал в Уорик, до которого от нашего поместья было совсем недалеко, там отыскал я по описанию гостиницу, где остановился старик и где стояла его лошадь, в то время как сам он отсутствовал, навещая – по моему убеждению – таинственных незнакомок. Я снял комнату по соседству и стал терпеливо дожидаться его возвращения. Едва старик вернулся, я попросил хозяина доложить, что некий джентльмен будет рад несколько минут разделить его общество.

Старик немедленно явился со смиренным и в то же время независимым видом, что свидетельствовало о его знании света и расположило бы меня к нему, даже не будь он связан таинственными узами с кумиром моего сердца. Никто, однако, не бывает нам так симпатичен, как тот, кто преданно служит предмету нашей страсти.

Был он худощав, малого роста; выражение его лица говорило о природном уме и проницательности, а также честности – если верить постулатам физиогномики.

В преамбуле к той просьбе, с которой я намеревался обратиться к этому человеку, я заверил его, что мною движут не заурядное любопытство и уж тем более не коварный умысел, но что одно знакомство, коим я обязан случаю, породило в моей душе нежнейшую и искреннейшую заинтересованность в благополучии двух особ, которые, как мне стало известно, дороги ему самому и в определенном смысле находятся под его покровительством. Я сообщил свое имя (которое было уже ему известно) и пообещал, что то доверие, каким он, возможно, соизволит почтить меня, ни в коем случае не будет употреблено во зло – напротив, посвящение меня в тайну послужит на благо обеих дам и мое собственное. В любом случае, убеждал я его, из этого не может выйти никакого вреда: честь моя порукой, что я стану свято хранить тайну от всего света, и, если он того потребует, даже вышеупомянутые особы останутся в неведении относительно моей осведомленности. Я дал ему слово джентльмена неукоснительно придерживаться строжайших правил поведения по отношению к означенным дамам и не предпринимать никаких шагов без его ведома и согласия.

Старик с почтительным вниманием выслушал мой монолог. Хотя он безукоризненно владел собой, мне показалось, что лицо его дышит неподдельной искренностью и прямотой, – это породило в моей души радужные надежды и, пожалуй, обмануло бы и более искушенных знатоков человеческой психологии, чем был в ту пору я.

– Ваша светлость, – молвил он, – так вы и есть тот джентльмен, которому моя дочь и юная леди столь многим обязаны? Что ж! Я чрезвычайно рад случаю выразить вам свою признательность. Бедняжки! Да, сэр, они действительно нуждаются в вашей доброте. Но что касается вашего желания знать все об этом деле, то миссис Бернард строго-настрого запретила мне открывать кому бы то ни было причину их бегства. Но вы такой достойный джентльмен, что, думается мне, нет особой нужды таиться от вашей светлости, а посему… Но смотрите! Вы ни за что на свете не должны признаваться, что я открыл вам секрет: это может спугнуть их. Если вы принимаете мое условие…

Последовали клятвенные заверения с моей стороны, что ни прямо, ни косвенно, ни словом, ни намеком я не открою дамам факт своей осведомленности; что я всецело одобряю эти предосторожности и высоко ценю его доверие, что и намерен доказать всем дальнейшим поведением.

– Ну так вот, – начал он. – Вы, без сомнения, слышали о мистере Вебере, знаменитом банкире с Веллингтон-стрит?

– Нет, не могу сказать, чтобы я знал его, – ответил я.

– Вот и отлично! – оживился мой собеседник. – Вот и отлично!.. Дело в том, что он проворачивает крупные сделки, вот я и решил, будто все должны знать мистера Вебера с Веллингтон-стрит. Но, клянусь честью, для бедного джентльмена наступили тяжкие времена. Ему не очень-то везло в делах в последнее время, и хотя он состоятельный человек и может позволить себе платить по двадцати шиллингов с фунта, все же ему пришлось на время закрыть дело и хорошенько пораскинуть мозгами. Однако ему очень мешало присутствие дочери: он гордый человек, будьте уверены, а потому отослал от себя мисс Лидию, поручив ее заботам миссис Бернард, которая давно уже связана с их семейством. При этом он строго-настрого велел им вести себя тише воды, ниже травы и ни с кем не видаться. Возможно, у него были и другие причины – мне о том неведомо. Я выступаю всего лишь как доверенное лицо, и если он узнает, мне несдобровать. О, это очень щепетильный джентльмен!

Старик выложил все это так серьезно, так искренно, хотя и безыскусным языком, что я буквально проглотил сей монолог, не усомнившись ни в едином слове. Всем сердцем отдавшись романтической любви, какой не знал ни один из литературных селадонов, я был настолько тронут злоключениями мистера Вебера – главным образом из-за его очаровательной дочери, – что слезы чуть не брызнули у меня из глаз. После короткой паузы, когда буря чувств улеглась, я первым нарушил молчание и сказал старику, что высоко ценю его откровенность и ни в коем случае не собираюсь ограничиваться пустыми заверениями; что, хотя я и не достиг совершеннолетия и по закону не вправе распоряжаться всем своим состоянием, но имею немалое влияние на тетушку и смело могу рассчитывать на получение суммы в десять-двенадцать фунтов, а может быть, и больше, если только это поможет мистеру Веберу выпутаться из затруднительного положения. А чтобы у него не оставалось сомнений в чистоте моих помыслов, я пообещал – чего бы это мне ни стоило – не встречаться с мисс Лидией иначе как в доме ее отца (с его великодушного соизволения), который окажет мне великую честь, согласившись принять мою помощь.