«… Дьюри от ревности или из-за своего бахвальства начал много пить, спаивая Аттилу, но сам напился так…»

– Это я спаивал Аттилу? – возмутился Дьюри, – да он приставал ко мне, он меня спаивал, если бы не он, я в тот вечер не нализался бы так… и, возможно, жизнь не стала бы впоследствии столь кошмарной… Хотя, кто его знает? – Ему совершенно не хотелось читать, где она описывает его попойку, когда проснулся, как потом всё было, но ему было совершенно необходимо знать, когда она ушла из дому, она бросила его, или уехала с Аттилой удовлетворить свою похоть. Он с волнением искал это место и нашёл.

«… Я даже не посмотрела, убил Аттила Дьюри или просто сбил с ног. Я была вся в мерзости с ног до головы. Я бросилась в ванную комнату и влезла под душ. Я готова была содрать с себя кожу, лишь бы избавиться от слизи и запаха… Сколько я простояла не помню, но помню, что Аттила в смокинге стоял под душем. Долго решали, как быть дальше, но знали, что так больше жить нельзя. Он долго уговаривал уехать в Будапешт. Не видя выхода, после долгих колебаний я согласилась поехать, но с условием, что только на другой день. Он был счастлив, глаза его снова сияли, он снова стал прежним, неотразимым и после долгого прощания ушёл. А мне предстояло всё убрать… Как я выдержала, одному Богу известно, но именно во время этой уборки я решила окончательно, бесповоротно. Всё, хватит с меня.»

– И с меня тоже, – отложив тетрадь, решил Дьюри, но, взглянув на часы, убедился, что времени у него предостаточно до закрытия бюро, в сомнении немного повертев в руках тетрадь, всё же продолжил читать, но, конечно, только то, что сейчас его больше всего интересовало, – почему она вернулась.

«… Когда после долгой разлуки я увидела Дьюри, что-то во мне ёкнуло.

Почти год, прожитый в Будапеште, многое стёр в моей памяти, многому научил. В минуты, когда меня обижал Аттила, я вспоминала Дьюри, не всё в нем было так уж плохо, но я, конечно, не собиралась возвращаться к нему. Дьюри в отличие от Аттилы всегда чувствовал, когда мне особенно плохо, когда я на волоске от смерти, хотя бы мысленной. Откуда он мог почувствовать, ума не приложу, ведь он жил в другом городе? Но именно в этот момент он появился, согласный на всё, лишь бы я вернулась. После долгих уговоров я согласилась, но с требованием полной свободы. Дьюри дал слово. Он умел держать слово, это я знала. Оплатив квартиру и небольшие мои долги, он повёз меня с Чиллой сначала отдыхать на Балатон, а затем домой. Весь месяц, который мы провели на Балатоне, он вёл себя как до нашей свадьбы. Я спала с Чиллой. За это время Чилла привязалась ко мне, мы были неразлучны. К чести Дьюри он нам не мешал…»

– А, знаешь, какой ценой я смог сдержать своё слово? Мастурбацией. Иначе я мог сойти с ума. – Раздраженно пробурчал Дьюри, потирая виски, потом продолжил читать дальше:

«… Перед отъездом, когда Чилла уснула, я, в знак благодарности, пришла к нему. Вскоре после возвращения домой мне стало плохо, часто кружилась голова, и я почувствовала, что я вновь стану матерью».

Дьюри от волнения прекратил читать. Его давно волновал вопрос, чья дочь Габи: его или Аттилы? Для него это не праздный вопрос… Отцов Тыко и Яно он знал, и никаких претензий к ним не имел, но с Аттилой у него были другие счёты. Дьюри считал, что беды в его жизни начались от Аттилы, и поэтому… если бы он мог, он бы ему отомстил… Уж, не поэтому ли его так тянет к Габи? Дьюри старался успокоиться, но, чувствуя тщетность своих усилий, решил продолжить читать и, наконец, выяснить, чья Габи.

«… Естественно, я сразу задумалась, чьё дитё я ношу в себе. И у Дьюри и у Аттилы были равные шансы стать отцом ребёнка. Я хотела, чтобы ребёнок был от Аттилы, несмотря на то, что к нему дорога отрезана. В данном случае я думала не о себе, а о внешности будущего ребенка. Кто-то из моих знакомых утверждал, и якобы это научно доказано, что внешность ребенка ещё в утробе матери формируется генами и тем образом, который носит мать в своём воображении. И хотя, я не очень верила, но, тем не менее, я часто вызывала образ Аттилы, даже когда была близка с Дьюри. В то время я ничего не имела против Дьюри. Я его не любила, но он вёл себя безукоризненно, и я была ему благодарна. Если бы не Чилла и вторая беременность, я, наверное, не вспоминала бы столько раз Аттилу, рисуя перед собой его образ. И может быть, смогла бы менее предвзято относиться к Дьюри, не доводя его до озлобления.»

– Везде проклятый Аттила поперёк моей жизни, – с ненавистью, процедил сквозь стиснутые зубы Дьюри. – Ну, погоди, я тебе отомщу… И на нашей улице будет праздник… – со злорадством добавил Дьюри и продолжил читать, пропуская «воду», в поисках самого главного ответа на вопрос, чья же всё-таки дочь Габи.

«…После родов некоторое время меня перестал занимать вопрос, чья дочь родилась, Аттилы или Дьюри. Гпавное, девочка, которую мы назвали Габриэллой, была на редкость красивой. Я днями и ночами молила Бога, чтобы она не менялась. Возможно, Бог услышал мои молитвы. Габи, подрастая, больше хорошела. Таких в роду Дьюри не было, и хотя родственников Аттилы я не знаю, мне казалось, что именно такими они должны были быть. Я часто смотрела на Габи и искала сходство с Аттилой. И хотя общее сходство было очевидным, отдельные черты при сопоставлении не имели нечего общего…»

– Ну, Аттила, – почти запел Дьюри, с трудом сдерживая радость от предоставленной возможности получить желанное, и, отбросив тетрадь, взял свидетельство о рождении Ицы и вышел из дому.

Сделав необходимое в похоронном бюро, он поспешил домой, чтобы закончить чтение дневника Ицы и узнать, почему Ица покончила жизнь самоубийством. Правда, она несколько раз пыталась это сделать, но как ему тогда казалось, она только пугала их, да и себя тоже. Ведь принимала-то она яд всегда в мизерном количестве. А в этот раз, она ошиблась или действительно перестала бояться смерти? И кто же теперь повинен в этом?

Когда он пришёл домой, Габи и Тыко сидели за столом, дожидаясь, когда Чилла нальёт им суп в тарелки. Яно, к счастью, спал. Не найдя на столе на привычном месте дневника, он спросил у Чиллы, которая нехотя сообщила ему, что она спрятала дневник от детей.

После обеда, когда он решил утешить детей в их горе, больше всех он ласкал Габи. Чилла, убирая со стола, позвала Габи помочь ей, но та притворилась, что ничего не слышит и всё больше ластилась к Дьюри. Когда Чилла начала мыть посуду, она вновь позвала Габи, но уже более раздражённо, но Габи, вместо того чтобы помогать Чилле, залезла к Дьюри на колени. Чилла увидела это и, подойдя к Габи, дернула её за косу так, что Габи взвизгнула от боли. Дьюри набросился на Чиллу, обозвав её бездушным существом и монстром. Чилла в слезах убежала к себе. Габи, довольная, тут же выскочила во двор с Тыко. За столом Дюьри остался один с грязной посудой. Всё произошло в одно мгновение. Он даже не успел никого окликнуть, остановить… И когда появилась Чилла с дневником Ицы и положила его перед ним на стол, он готов был просить у неё прощения, но не успел и рта раскрыть, как Чилла исчезла. Некоторое время он смотрел на дневник, вспоминая, что же он ещё хотел узнать, прежде чем начнёт читать всё подряд. Перелистав больше половины тетради, он начал читать: