уже блеснул ряд белых красивых зубов, отреагировав на названия повестей из популярного сборника известной француженки. Проверку на интеллект девушка прошла.

Если бы она проверку не прошла, то, рано или поздно, выслушала бы про новые книги французского писателя Рэ́монта Обуви́, о модном постмодернистском писателе Но-Фелете, об итальянском композиторе из Сан-Ремо Тканини и о японском кинорежиссёре-авангардисте Гудзи́ки. Все эти имена были глумливой шуткой над проблемами интеллектуального развития. Потому что Рэ́монт Обуви́ — это «Ремонт обуви», Но-Фелет — «телефон» наоборот, итальянский композитор Тканини — всего лишь название магазина тканей на углу Ленина и Кала Либкнехта «ТКАНИНИ» в украинской транскрипции [тканы́ны], прочитанное по-русски, а японский кинорежиссер, тоже с вывески магазина, но на Дерибасовской — «ГУДЗИКИ» в украинской транскрипции [гу́дзыкы], что означает пуговицы.

Можно, конечно, девушек просвещать и правдивыми знаниями литературы и живописи, но глупость не поощрялась и по молодости лет высмеивалась. Нет, не в лицо, конечно, а потом, красочными пересказами в своей компании.

Не всё ли равно, чем занимать — глубоким раскрытием своего богатого внутреннего мира или прикольной болтовней — отведенный приличием промежуток времени между знакомством и первым поцелуем как вершиной близости.

А вот как вести дальше себя с именинницей, я не представлял. Из КВНа я знал, что существует рубенсовский тип женщин — идеальный вес женщины сто двадцать килограмм.

Руководствуясь таким же художественно-весовым измерением, именинницу можно было отнести к кустодиевскому типу женщин, у которых, кроме выдающихся и выверенных полновесных форм тела, присутствовали красота златовласой «Русской Венеры» и пышущее, как известный самовар по картинам всевозможных «Купчих», здоровье.

Да, именинница красивая, высокая, большая, грациозная блондинка явно превосходила мою, на нижней границе полусреднего, весовую категорию. Моя антропометрия была смешна и неуместна рядом с такой великой красотой. Я с тоской обернулся на высоких Мурчика и Шуру, особенно на выглядывающего поверх их голов Манюню с его родными двумя метрами и одним сантиметром. Вот кто должны быть на передовой в сегодняшней битве гигантов, но жалкий жребий уже толкнул меня на скользкий путь втирания в доверие. Трибология, как наука, неумолима — начав притираться, процесс трения нужно доводить до конца.

Улыбку Томы, в силу моей полусредней весовой закомплексованности, я расценил не только как факт расположения, но и как обидную снисходительность с высоты её очарования на потуги залётного молодца. Но начатое нужно было продолжать, не теряя инициативы.

Удалось справиться с всё более заметным косоглазием, уводящим мой взор от раскрытых голубых глаз к столу со съестным. Сглотнул слюну, прочистил запершившее горло, бросил прощальный взгляд, как бы ища поддержку и благословение, на блестящие, поддернутые жирком полукопченой колбасы и капельками слезинок на глянцевой поверхности сыра, бутерброды, и, гонимый чувством голода, стыда и ответственности за желудки своих товарищей, продолжил:

— Сегодня, в этот радостный для тебя день, — торжественно проговорил я, перейдя на «ты», — от имени присутствующих и отсутствующих одесситов я хочу пожелать, чтобы каждый день жизни, особенно, такой как сегодняшний, удивлял и приносил сюрпризы и подарки. Чтобы радость каждого прожитого дня собиралась в огромный букет счастья и фейерверком салютовала в честь твоего дня рождения. И в этот особенный день я хочу подарить самое дорогое, что у меня есть — себя.

Речь сложилась удачно, начиная её, я и не представлял чем закончу. А юморной выход из щекотливого положения, когда приходят без подарка — старая, но надежная хохма. Торжественность поздравления требовала заключительного аккорда, как встречи на высшем уровне наших партийных лидеров.

Решение с оттенком спонтанности, как всегда, оказалось самым верным — придвинувшись к Томе вплотную и привстав на цыпочки, чтобы, выгибаясь, избежать контакта с её монументальной грудью, в лучших традициях нашего дорого Генерального секретаря, я её поцеловал, как Леонид Ильич Брежнев Эрика Хонеккера.

Поцелуй со вкусом сладкого вина и запахом свежести до неприличия затянулся. Дыхание перехватил неожиданно подкативший ком, сродни меткому удару под дых. Я растаял апрельским снеговиком и медленно, продолжая придерживать девушку за талию, нехотя опустился с цыпочек, непроизвольно вжимаясь в выдающиеся части её неповторимой красоты тела. Краткий анализ произошедшего контакта позволил с глубоким удовлетворением ощутить — мой «Эрик Хонеккер» всё-таки женщина. И ещё какая женщина…

Выполнив свою нелегкую задачу по знакомству, вхождению в доверие, расположению к дружбе и подтверждению серьезных намерений на долгие годы, и это практически за двадцать пять секунд, я представил своих спутников.

Первым подошел Шура. Выпрямив спину и покачивая плечами, он был подчеркнуто соответствующим величественной стати именинницы. Красуясь, Шура галантно поцеловал ручку, шаркнул ножкой, и томно прикрыв глаза, представился:

— Александр.

Затем подошел Мурчик, сделал книксен, буркнув под нос что-то похожее на имя, и пританцовывающей походкой в такт всё еще звучащей музыке, быстро продвинулся поближе к столу с бутербродами.

Манюня вместо того, чтобы представиться и поздравить девушку с днём рождения, подойдя, обнял меня за плечи и доверительно сказал:

— Он очень хороший человек.

Тут наконец-то мы услышали голос новорожденной. Голос приятный, мелодичный, без ожидаемой глубины и бархатистости. С расположением как к старым добрым друзьям, нам было предложено выпить.

Разлили мгновенно. Понемногу в граненые стаканы. Так как тост практически мною был уже озвучен, то после группового чоканья и бурной поддержки междометиями радости, содержимое стаканов мгновенно выпили. И только потом с выдержкой, достойной уважения, неторопливо, с тщательно скрываемым самообладанием, как бы нехотя, потянулись за бутербродами.

Закусывать после выпитого никто не отменял, всё в рамках приличия. Бутерброды исчезли быстрее, чем выпитое вино. Делая вид, что ещё не закусили, опять потянулись к тарелке с едой. Манюня, розовея от стыда, чувствуя, что он не наедается, сложил бутерброды с сыром и колбасой друг на друга, и со словами:

— Так вкуснее, — заглотил их целиком и с радостной улыбкой (как это только удавалось ему совмещать), медленно пережёвывал.

— Надо попробовать, — подхватил Мурчик, стремительно сложил такую же конструкцию из бутербродов с докторской и московской колбасами.

— Интересно, — с видом гурманов подхватили мы с Шурой, сооружая нечто изысканное по схеме: хлеб, масло, докторская колбаса, сыр, московская колбаса, масло, хлеб.

Естественно, всё внимание девушек было приковано к нашим персонам. Уже давно никто не танцевал, и мы, стараясь не выдать наше желание съесть всё, что у них заготовлено, комментируя руками наши нечленораздельные сквозь жующие переполненные рты звуки, кивая в разные стороны и строя девочкам глазки, создавали видимость непринужденной дружеской беседы.

3.2. Анекдот по Марксу

Конечно, привет из Одессы — это визитная карточка, после которой должно непременно последовать продолжение в виде искрометного юмора, неудержимого веселья и остроумных шуток.