От словоохотливой подружки я узнал, что Тома сама из Харькова, и у них в группе есть традиция отмечать в общежитии дни рождения. У Томы куча ухажеров и один из них здесь, вон тот чернявенький.

Развернувшись в очередном па, я увидел группу ребят с тем самым чернявеньким, о котором говорила партнерша по танцу. Один из некурящих свидетелей нашего явления, видимо, пересказывал подробности моего поведения, потому что чернявенький, подставив ухо, чтобы сквозь гремящую музыку не пропустить не единого слова, исподлобья зло провожал глазами каждое мое движение. Я его понимаю, конечно, неприятно, только вышел покурить, а какой-то хмырь твою девушку целует. А что тебе мама говорила? Не кури сынок, вредно. Вот, мамку не слушал, теперь страдай, курилка.

Доброжелательность меня переполняла. Сейчас окончится танец, решил я, мы с местными ребятами выпьем, расскажем им анекдоты, те, что они пропустили, а может, и новые. Вспомним институтские байки, которые предаются из поколения в поколение, и студенты младших курсов их обычно слушают с разинутыми ртами, обсудим хоккей, в конце концов. Посмеемся над нашим визитом, переведем всю ситуацию в шутку, покушаем ещё немножко, выпьем «на посошок» и оставим их навсегда с их симпатиями, антипатиями, ухаживаниями, страстями, разочарованиями и любовями. Тихонько прикроем за собой дверь, перелистнув ещё одну страницу нашей жизни, и забудем.

Танец продолжался. Я нутром чувствовал на себе сверлящее, ненавидящее, постоянное внимание. Если бы я был один, без группы поддержки, то дискомфорт ситуации, безусловно, насторожил и испортил бы настроение. Но под прикрытием Шуры и Манюни, которые только своими взглядами над парой могучих рук могли, как удавы, вогнать в оцепенение всё мужское население этой комнаты, я чувствовал себя в повышенной безопасности. Допускал чуть больше самоуверенности, комфортной наглости и лёгкого куража от эйфории удачно проведенной операции.

Закончилась песня про бамбино, который, уходя, со́рит. Всем налили.

— Тост за прекрасных дам, гусары — стоя!

Скрип панцирных кроватей, шум отодвигаемых стульев, все вместе дружно чокнулись. Закусывали мы неторопливо, придирчиво выбирая бутерброды поаппетитней.

На смену бутербродам из кухни принесли вареную дымящуюся картошечку, нарезали ломтиками в палец толщиной домашний мясной рулет. На столе возникла большая глубокая тарелка с целомудренной горкой квашеной капусты, присыпанной лучком. По периметру, вдоль синего ободка, чередовались соленые огурчики с кислыми бочковыми помидорчиками. Мальчишки вытащили из-под кровати водку и возбужденно принялись разливать между собой.

Мы понимающе переглянулись — этого было достаточно, чтобы не участвовать в усугублении уже выпитого крепленого вина. Во-первых, мы пришли не обпить, а объесть, а во-вторых, мы на чужой территории, почти в тылу врага, и расслабляться нельзя. В-третьих, никто и не предложил. И вообще, пора и честь знать.

Заиграла музыка, опять танцы, медленные, с разговорами. Всё никак не доберусь до обиженных кавалеров реализовать свой миротворческий план. Слышу, Мурчик готовит пути отхода, объясняя, что у нас в номере остался еще один наш товарищ, Профессор, но он болен, и мы должны за ним присматривать и обязательно накормить. Ему врачи прописали докторскую колбасу, но где её сейчас взять, когда уже поздно и всё закрыто. Поэтому он, конечно, с разрешения, возьмет для него несколько бутербродов, так сказать в лечебных целях. Немного, не больше пяти на вечер и ещё столько же на завтрак, пока не открылись магазины.

— Ах, с докторской только три. Тогда остальные с московской, можно ещё и с сыром, доктор разрешил.

Шура в окружении девушек рассказывал о криодыхательных аппаратах для подводного плавания, расписывая предстоящие глубоководные испытания в Тихом океане вблизи экваториального побережья Африки. Тут же стоял Манюня, уточняя в рассказе Шуры температуру жидкого азота, кислорода и гелия, переводя для лучшего понимания градусы Кельвина в градусы Цельсия. Со слов ребят, романтический рассказ о нашей будущей профессии начинался низкотемпературными буднями работы воздухоразделительных установок, а заканчивался героическим освоением космического холода на пути к абсолютному нулю.

— И мы его обязательно достигнем, — по-ленински, уверенно, с жаром заключил Манюня.

Нет, он не попрал основы физики, его загадочная улыбка красноречиво намекала, что, в отличие от него, будущие радиоэлектронщицы третьего закона термодинамики не знают. А он его не только знает, но может даже пошутить на эту тему.

Хотелось от умиления заплакать и аплодировать стоя. Но руки были заняты талией именинницы, чутко реагировавшей на моё ведение в медленном танце. Сейчас была моя очередь с ней танцевать. Несмотря на нелюбовь моих друзей к мазуркам и прочим полонезам, Шура с Манюней не без удовольствия выполнили обязательную программу по танцам с виновницей торжества. В силу своих возможностей, они не только не отдавили ей ноги, но и повесили гирлянду комплементов, с лёгкостью срывающихся с сытых уст, особо отметив домашний мясной рулет:

— Хорошо. Пусть мама, сто лет ей здоровья. Очень вкусный.

Танцевать с Томой мне нравилось всё больше и больше. Даже показалось, что я как-то подрос. В отражении круглого зеркала, висящего под углом на стене, отгадка отразилась женской хитростью — Тома сменила сапоги на высокой платформе туфлями на низком каблуке. Стало уютнее общаться. Яркий свет в комнате был кем-то приглушен, наши мальчики, распустив павлиньи хвосты, были в центре внимания девушек и увлеченно, дополняя друг друга, что-то рассказывали.

Из местных студентов в комнате никого не было. Опять ушли. Или на затянувшийся перекур, или пить водку с горя из горла на морозе. Танцевали только мы вдвоем с Томой под громкую неугомонную музыку винилового диска. Неожиданно возникшее равенство в росте повысило шансы в борьбе с уровнем громкости проигрывателя, теперь не нужно перекрикиваться, достаточно говорить друг другу в ухо, как бы подспудно, воздействуя дыханием на чувствительные эрогенно-звуковые зоны.

Девочка оказалась неглупой, смешливой и с чувством юмора, особенно прониклась к нам после того, как в двух словах я поведал о нашем катастрофическом проигрыше в карты и искренне поблагодарил за тёплый, почти домашний приём. В ответ услышал приятное о дорогом — хорошие слова в наш адрес.

Искренне сожалея вслух, что так и не успокоил приревновавшего кавалера, и извинившись за невольное вмешательство в её личную жизнь, к своему удивлению и тщеславному удовлетворению, услышал благодарность за избавление от надоедливого и самовлюбленного ухажера.

Танцуя без перерыва, я не выпускл девушку из рук и в паузе между танцами. Мы переходили из ритма медленного танца в быстрый и обратно, продолжая болтать и смеяться. Ещё и ещё раз с разной степенью комичности обсуждали наше появление, которое, с её слов, будет незабываемым подарком ко дню рождения.

Подведя беседу к логическому завершению, уже собравшись откланяться, я