Смерив меня удивлённым взглядом, он лезет в карман.

— Я прошу тебя, — потягивает он пузырёк. — Принимай лекарство.

Ясно, Ваша Заботливость. Решил облегчить свои душевные страдания. Как стоматолог, которому с обезболиванием и зуб рвать проще. Ну, тем хуже для него — мне пальцы в рот не клади.

— А сертификат к нему прилагается? — кручу я в руках изящный флакончик из тёмного стекла. — Рецепт? Инструкция?

— Его сделал мой личный лекарь, — явно не понимает он на каком языке я говорю. — Он обещал, что ты ничего не будешь чувствовать. И это лучшее, что я могу тебе предложить.

— Как благородно! — хмыкаю я. Или это слово тоже не из его лексикона? — Что прямо ничего-ничего?

— У меня нет оснований ему не верить, — снова хмуро сдвигаются к переносице его брови.

— И ничего не можешь предложить, — возвращаю я ему флакон, — кроме этого сомнительного средства?

— Я. Твой. Муж, — свирепеет он прямо на глазах. То ли от того, что не понимает о чём я говорю, то ли просто его достало меня уговаривать. — Я сказал: пей!

Он встаёт. Я поспешно отклоняюсь к подушкам. Чёрт бы подрал эту огромную кровать! Где этот проклятый тапок?

— Ты — мой муж, я — твоя жена. Тот же хрен, только в левой руке, — наконец нащупываю я жёсткую резину. — Сам пей!

Ой! Твою же мать… мать, мать, мать… привычно повторяло эхо.

Георг Пятый Грозный поворачивается так медленно, что эхо в моей голове прозвучало раз сто. Но сомнение на его лице только придаёт мне безумной храбрости.

— Пей, пей, — одной рукой подталкиваю я флакончик, а сама отодвигаюсь подальше.

— Зачем?

— Обезболивающее-то? Надо, — невинно пожимаю плечами. Тебе оно сейчас очень понадобится. — Ты же сказал у тебя нет причин не доверять своему лекарю.

— Хм! — снова садится на кровать этот наивный грозный правитель. Открывает флакон и, запрокинув голову, выливает содержимое в рот.

Вот за что я люблю этих властных героев, так это за всё. Ни секунды на раздумья. Мужик сказал, мужик сделал.

— Ну как? — покрепче перехватываю я тапок.

— Редкая дрянь, — брезгливо вытирает он рот рукой.

— Не понравилось? — удобно ложится в руку суженая под пятку подошва. — А жене, значит, и так сойдёт? Жену можно и дрянью поить. А можно и без лекарства. Можно и без спроса. Пусть терпит?

— Катарина! Что ты себе…

— А вот что, сука! — тонут его последние слова в моём выкрике, когда со всей силы ударяю я его по лицу.

С громким шлепком впечатывается в щёку резиновая подошва. Голова короля дёргается в сторону. И пока он не успел опомнится, я успеваю ударить его ещё раз. И ещё. И неожиданно не встретив сопротивления, перехватываю своё орудие возмездия двумя руками и бью его по голове, по поднятым рукам, которыми он пытается закрываться, по всему, куда попадаю.

— Вот тебе! Вот тебе, скотина! — соскакиваю я с кровати на набрасываюсь на него с новой силой.

— Ортовы ягодицы! Катарина! Прекрати! — всё же пытается он меня образумить, но не тут-то было. У меня «мастер спорта» по выбиванию ковров. У меня медаль за заслуги перед отчеством по воспитанию мудаков.

— Сволочь! Урод! Козёл! Будешь знать, падла такая, как жену пользовать без её согласия.

— Катарина! — вроде порывается он встать, но, когда я благоразумно отскакиваю, вдруг заваливается спиной на кровать и открывает мне столько сказочных возможностей для праведной мести, что я даже не знаю с чего и начать.

Да, с того самого! Но реакция у него хорошая. Он вовремя подтягивает колени к груди, поворачивается на бок. К сожалению, и я выбиваюсь из сил. Лишь раз припечатываю со всей силы по его каменной ягодице и выдыхаюсь.

— Ну и кто тут у нас теперь козёл? — опускаю я руки, тяжело дыша. Мне кажется сердце бьётся у меня не в груди, я вся — ухающее, бьющееся сердце.

А эта скотина лежит, даже не закрываясь руками, и трясётся от смеха. Но недолго.

Рывком садится, и я всё понимаю по его лицу: жить мне осталось пару мгновений.

Всё, Катька! Прости, прощай! Я сделала всё, что могла.

— Не подходи! — ещё предупреждающе загораживаюсь я тапком.

Не обращая на это никакого внимания, король зло, цепко хватает меня за руку.

Легко, как конфетку у ребёнка, забирает моё оружие. Откидывает его в сторону и больно подтягивает к себе за запястья. Так смотрят на еду, на добычу, на жертву — такая чернота в его глазах. Так хищно, беспощадно стискивает он зубы. А потом швыряет меня на кровать и наваливается со спины.

— Ты же знаешь, что я сейчас с тобой сделаю, — шепчет он в ухо зловеще и задирает подол моей рубахи.

— Да пошёл ты! — даже не стараюсь я вырваться, прекрасно понимая насколько он силён, и как бесславно подавлено моё сопротивление.

По крайней мере я попыталась. Как там учат в умных книжках? Надо расслабиться и получить удовольствие?

Но он просто скользит рукой по нежной Катькиной ягодице и дышит в шею так, словно женщины год не имел.

— Ортовы гланды, кто ты?

— К-катарина, — заикаюсь я, когда рука его останавливается.

— Напомни мне отрубить голову этому лекарю, — замирает он и неловко заваливается на меня всем своим королевским весом.

Не знаю сколько я лежу, боясь пошевелиться. Он жив? Чутко прислушиваюсь. Дышит ровно. Ощущаю, как в меня упирается на вдохе, а потом спадает его грудь.

Жив, Георг Ильич, не знаю, как его по батюшке. Живее всех живых.

Осторожно выползаю из-под него.

— Георгий? — аккуратно тыкаю в него пальцем и поспешно отскакиваю, когда вслед за безвольно свесившейся рукой он поворачивается на спину.

А рожу-то я отрихтовала ему знатно. Багровый след на щеке алеет протектором подошвы. Не соврали производители про качество нашей дубовой резины.

Рука сама тянется откинуть с его высокого лба густые волосы.

Ох, и агрессор ты, Гошка! Но до чего ж хорош! 

И работы с тобой ещё непочатый край.

Паника, паника, паника...

Кусаю я губы, глядя на бездыханное тело Георга Пятого. Хотя не такое уж оно и бездыханное — храпит как паровоз.

И чего я паникую? Подумаешь, ушатала короля. Делов-то. Вот выспится, сладко потянется… и казнит меня. За ним не заржавеет.

И погибну я бесславно. А мне, может, хотелось бы национальным героем, как Мальчиш-Кибальчиш. Чтобы летят самолёты — привет Мальчишу! Плывут пароходы — салют Мальчишу! Только нет же у них тут ни самолётов, ни пароходов. Один вон, паровоз, и тот пока спит. А проснётся, выпытает военную тайну «кто я» и похоронят меня, проклятые буржуины-феодалы, под каким-нибудь баобабом. Кирдык Мальчишу.